Где будет труп - Дороти Ли Сэйерс

Комната оказалась вполне приятной — большой и просторной, и намного чище, чем Гарриет могла ожидать, судя по внешности миссис Лефранк. На мебель, разумеется, было страшно смотреть, но она была прочная и устойчивая, хоть и облезлая. Книги в точности соответствовали описанию, данному инспектором Ампелти: в основном романы в дешевых изданиях, немного русских книг в мягких обложках и несколько томов воспоминаний о дворе русских царей. Единственной необычной реликвией, оставшейся от прежнего жильца, была очень красивая маленькая икона, висевшая над изголовьем кровати, — определенно старая и, вероятно, ценная.

Гарриет для проформы вступила с миссис Лефранк в долгие препирательства об условиях найма, из которых вышла победительницей, добившись цены в две с половиной гинеи в неделю за стол и комнату или «двенадцать шиллингов и ешьте где хотите».

— Я не каждому так уступаю, — сказала миссис Лефранк. — Просто я вижу, что вы тихая. Если я чего-то в своем доме не люблю, так это неприятностей. Хотя в таком кошмаре чего уж приятного, это уж точно. Я пережила страшное потрясение. — Миссис Лефранк, тяжело дыша, села на кровать, будто хотела показать, что потрясение еще не прошло. — До того любила бедного мистера Алексиса.

— Еще бы, конечно.

— Такой внимательный мальчик, — продолжала миссис Лефранк, — а манеры просто княжеские. Сколько раз бывало — я сбиваюсь с ног с этой девчонкой, и с жильцами, и с остальным, а он скажет: «Держитесь, матушка, — они все меня так зовут, — держитесь, матушка. Зайдите, выпейте глоточек коктейля. Ну, за лучшие деньки». Как сын мне был, точно говорю.

Что бы ни подумала Гарриет, выслушав это трогательное воспоминание, так не похожее на все, что она слышала о Поле Алексисе до того, намек она уловила.

— Как насчет глоточка чего-нибудь? — предложила она.

— Разумеется, — обрадовалась миссис Лефранк. — Ой, я не то хотела сказать… Ну, это бесконечно мило с вашей стороны, но в такое время я ни к чему не притрагиваюсь. Хотя в «Драконе», тут за углом, торгуют навынос, очень удобно. Капелька джина за ужином только помогает пищеварению, это точно.

Гарриет энергично преодолела сопротивление миссис Лефранк, и минуту спустя та, перегнувшись через перила, уже велела «девчонке» сбегать в «Дракон» и принести немного джина.

— Там меня знают, — добавила она, подмигнув. — Из-за этих дурацких законов про бутылки и полбутылки ты моргнуть не успеешь, как за решеткой окажешься[118]. Если только тебя лично не знают. Можно подумать, парламент этот закон принял, чтобы всех споить, правда? То одно, то другое, а полицейские суют носы и лезут с вопросами, будто не знают, что я свой дом содержу строже, чем архиепископ Кентерберийский. Двадцать лет — и ни одной жалобы. Порядочной женщине в наши дни трудно держаться на плаву. Одно скажу: я никогда ни на ком не экономила, они у меня тут как дома, и вы скоро это тоже почувствуете, милочка.

Под воздействием разбавленного водой джина миссис Лефранк становилась все более откровенной. У нее был собственный взгляд на проблему Лейлы Гарленд.

— Понятия не имею, милочка, что между ними могло быть, — заметила она. — Это не мое дело, только бы вели себя тихо. Я своим девочкам всегда говорю: «Я не против, чтобы леди навещали своих друзей, и наоборот, при условии, что не будет неприятностей. Все мы были когда-то молоды. Но извольте помнить, что проблем нам тут не нужно». Вот так я говорю, и в этом доме до сих пор не случалось ни малейших неприятностей. Но, должна сказать, я не расстроилась, когда эту кошечку отсюда сдуло. Ни капельки. И этот ее даго мне тоже не понравился. Надеюсь, она его досуха выдоит. Она ненасытная. Хотя она, конечно, старалась понравиться. Когда приходила к мистеру Алексису, приносила мне то букетик цветов, то подарочек, хотя откуда она на них деньги брала, я ее не спрашивала. Но когда бедный мистер Алексис мне сказал, что она ушла от него к этому да Сото, я сказала: «Туда ей и дорога». Так я и сказала, и, по-моему, он и сам это прекрасно знал.

— Как вы думаете, он не мог убить себя из-за нее?

— Я не думаю, — сказала миссис Лефранк, — а точно знаю, что не мог. Я голову сломала, пытаясь понять, почему он это сделал. Уж точно не из-за старухи, с которой был помолвлен. Скажу вам по секрету, милочка, он никогда не думал, что дойдет до свадьбы. Конечно, молодому человеку в его положении приходится ублажать своих дам, но ее семья никогда бы с этим не смирилась. Мистер Алексис мне совсем недавно прямо намекнул, что свадьбы не будет. «Знаете, матушка, — сказал он мне не далее как на прошлой неделе, — совсем скоро у меня начнется новая жизнь, лучшая». — «Ага, ага, — говорю я ему. — Женитесь на китайской принцессе, прямо как Аладдин в пантомиме»[119]. Нет. Я об этом все думала и думала, и вот что я надумала: это его спекуляции провалились.

— Спекуляции?

— Да! Его эти заграничные спекуляции. Он же письма получал! Все сплошь заклеенные иностранными марками, подписанные странным почерком. Я над ним все время посмеивалась. «Донесения» он их называл, а еще говорил, что если в них все будет хорошо, он станет величайшим человеком в мире. Он мне часто говорил: «Матушка, когда придет мой корабль, я вам подарю диадему, всю в бриллиантах, и сделаю экономкой во дворце». О господи, как же мы над этим смеялись! Хотя было времечко, когда я, если б захотела, могла б носить и диадемы, и ожерелья. Как-нибудь покажу вам мои газетные рецензии. Меня тогда называли Воздушной Лилиан, я была травести в труппе старого Розенбаума, хотя сейчас, глядя на меня, этого не скажешь, фигура у меня расплылась, ничего не попишешь.

Гарриет восхитилась, посочувствовала и мягко вернула миссис Лефранк к теме заграничных писем.

— Ну, милочка, одно из них пришло за два дня до того, как случился весь этот ужас. Наверно, оно было длинное, потому что он битый час просидел с ним запершись. «Вырабатывал свою позицию» — так он это называл. Ну, я думаю, там были плохие новости, хотя он виду не подал. Но в тот день и на следующий он был какой-то странный. Как будто не видел никого и не слышал, когда с ним заговаривали. И смеялся как девица, истерически, я бы сказала. В среду вечером, уходя спать, он меня поцеловал. Шутил, нес какую-то чушь — я не обратила внимания. Это было в его духе. «Совсем скоро, — говорит, — вы узнаете, что я расправил крылья и улетел». Я и не подумала… о господи, бедный мальчик! Теперь-то понятно, что он так пытался мне дать понять. Я всю ночь слышала, как он что-то делал у себя в комнате. Жег бумаги, бедный мой, дорогой мальчик. Его постигло жестокое разочарование, и он не хотел, чтобы кто-то узнал. А утром он заплатил мне за неделю. «Я знаю, это рановато, — сказал он, потому что платить, конечно, надо по субботам, — но если я отдам их вам сейчас, с ними ничего не случится. А если возьму с собой, могу потратить». Конечно, я знаю, что было у бедняжки на уме. Он знал, что уходит, и не хотел, чтобы я страдала. Всегда был очень деликатный. Но теперь, когда я думаю, что одно слово могло его спасти…