Военный врач. Хирургия на линии фронта - Дэвид Нотт

Используя Аммара в качестве переводчика, я вежливо попросил кое-то им показать. Они согласились. Я взял в руки скальпель, а Аммар встал с противоположной стороны стола. Я сделал надрез чуть ниже соска и повел скальпель вдоль линии ребер, стараясь как можно быстрее разрезать межреберные мышцы. Затем попросил двух хирургов открыть грудную клетку.

Я попросил у Аммара большой грудной ретрактор, и все в операционной хором закричали: «Махмуд!» Несколько секунд спустя он вернулся с ретрактором Финочетто. Это устройство работает по принципу домкрата, раздвигая ребра и удерживая их в таком положении, тем самым открывая хирургу доступ в грудную полость.

Оглядевшись, я увидел, что в операционной было уже около десяти хирургов. Никто из них такую процедуру прежде не видел. Я быстро изолировал большое отверстие от осколка снаряда в передней части правого желудочка, из которого в перикард выливалась кровь. В такт сердцебиению я приставил палец Аммара к отверстию и вырезал небольшой кусок перикарда, после чего наложил шов, использовав его в качестве заплатки. Примерно десять минут спустя кровотечение остановилось. Это было маленькое чудо. Этот мальчик попал к нам как раз вовремя: еще бы несколько минут, и было бы слишком поздно – началось бы кислородное голодание мозга.

Он попал к нам вовремя еще и с точки зрения моей миссии в Алеппо. Весьма стандартный для меня диагностический процесс для сирийских хирургов стал настоящим откровением. Они никогда не видели ничего подобного. Этот случай, произошедший всего на второй день моего пребывания, помог сразу укрепить мой авторитет и окончательно убедить местных врачей, что они многому могут научиться. Было видно, что это стало для них моментом настоящего озарения и подобные ждали их впереди. Когда приезжаешь куда-то, где царит крайне напряженная обстановка, в качестве волонтера, нужно действовать очень осторожно. Необходимо отдавать себе отчет, что ты здесь чужак, вмешивающийся не в свои дела, и порой люди не очень любят, когда кто-то ставит под сомнение их компетентность, либо же приходится преодолевать культурные различия. Необходимо установить доверительные отношения, всем своим видом давая понять, что знаешь свое дело. Я всегда старался вести себя скромно и говорил: «Можно тебе кое-то показать?» или «Ты не возражаешь, если мы попробуем по-другому?» Иногда приходилось проявлять и бо́льшую настойчивость, особенно если я сталкивался с сопротивлением, а пациенту угрожала реальная опасность, но чаще всего местные врачи понимали, что достигли пределов своих знаний или опыта, и были благодарны моему вмешательству.

Новость о проведенной мной операции на сердце облетела больницу, и в тот вечер я рассказал о ней, казалось, всем оставшимся в Алеппо хирургам, которые собрались, чтобы ее обсудить. Я начал устраивать такие собрания каждый день для обсуждения прооперированных пациентов, причин, по которым были выбраны проведенные процедуры, а также ожидаемых результатов. Я использовал материалы нашего курса со своей флешки, а Аммар и Мунир поочередно переводили мои лекции. Мы решили, что часа в день будет вполне достаточно: все очень уставали и нуждались не только в обучении, но и в отдыхе.

Позже мы с Аммаром направились в палату интенсивной терапии, где лежал мальчик. Дверь была заперта, мы постучались, и медсестра пустила нас внутрь. Я ожидал увидеть других коллег, но, к своему удивлению, обнаружил лишь четыре кровати, занятые подключенными к ИВЛ пациентами, и никакого медицинского персонала. В этой маленькой комнате стояли на подставках шприцевые насосы с лекарствами и современное мониторинговое оборудование для измерения кровяного давления. У изножья каждой кровати висели карты, которые медсестра в одиночку скрупулезно заполняла актуальными данными о состоянии пациента, включая пульс, артериальное давление, температуру, диурез, описание выделений из дренажных трубок, вводимую дозировку лекарств, а также оксигенацию[91] каждого аппарата ИВЛ. Кроме того, имелся небольшой аппарат для измерения уровня насыщения крови кислородом.

Как одна-единственная медсестра могла справляться со всем этим современным оборудованием? Улыбнувшись, она показала мне на камеры, направленные на пациентов, по две на каждого. Одна была нужна для наблюдения за самим пациентом, а вторая – за его картой. Медсестра объяснила, что изображение передавалось по «Скайпу» напрямую в отделение интенсивной терапии одной больницы в Вашингтоне, где за мониторами круглосуточно следил один из врачей сирийского происхождения, корректируя в зависимости от клинических параметров дозировку лекарств и настройки аппаратов ИВЛ, причем не только в нашей больнице. В эту американскую больницу поступали данные из всех палат интенсивной терапии в Алеппо. Это была удивительная система под блистательным управлением Аммара Захарии, который обучил всех медсестер правильно реагировать на указания онлайн-специалистов.

Мы продолжили отслеживать состояние мальчика следующие двадцать четыре часа, пока он не поправился достаточно, чтобы дышать самостоятельно. Радости его родителей не было предела – это прекрасное начало моей миссии.

В одни дни работы было больше, чем в другие, а порой ее становилось так много, что дни незаметно перетекали в ночи и наоборот. Той осенью нам попадалось не так много осколочных ранений, но пострадавшие с огнестрельными ранами поступали непрерывно. Алеппо был городом снайперов. Я обратил внимание Абдулазиза на то, что в одни дни в ранениях, с которыми поступали к нам люди, наблюдалась странная закономерность: казалось, все пациенты были подстрелены в одну и ту же часть тела. В один из дней к нам доставили несколько пациентов с огнестрельным ранением левой паховой области; в другой поступило шесть или семь раненых, подстреленных уже в правый пах. Похожая ситуация наблюдалась и с ранениями груди и верхних конечностей: складывалось впечатление, что все они в течение какого-то времени оказывались с одной и той же стороны. Кроме того, несмотря на оптические прицелы снайперов, мы редко когда сталкивались с выстрелами в голову, от которых люди умирали на месте, – казалось, целью было ранить, изуродовать или искалечить.

Это нездоровое соревнование достигло апогея к концу моего пребывания – главной мишенью одного особенно жестокого и беспринципного снайпера стали беременные женщины. Одна такая пострадавшая поступила в больницу М2 с ранением в живот. Пуля не задела ребенка, но прошла через плаценту. Женщина оказалась на операционном столе всего через несколько минут после выстрела, и мы приняли у нее роды, сделав разрез нижнего сегмента матки. Плацента оказалась полностью уничтожена и перестала снабжать плод кислородом. Я быстро перерезал пуповину и отдал новорожденного одной из медсестер, чтобы она его реанимировала, – к несчастью, сделать этого не удалось. Мы аккуратно зашили женщине матку в надежде, что она сможет еще забеременеть, – нельзя было позволить снайперу лишить ее радости материнства.