Элмет - Фиона Мозли

Затем Прайс подошел к нему снова и полоснул лезвием по более мягким тканям чуть ниже коленной чашечки. Сначала на левой, затем на правой ноге. Длинные кровавые носки. Прайс вернулся к стойке.

Глаза Тома теперь были широко раскрыты. Казалось, он утратил способность моргать. Лицо его как будто усохло, черты заострились и застыли. Если глаза его были открыты, то челюсти оставались крепко сжатыми. Губы побелели: тонкий верхний слой кожи на них высох и растрескался за то время, что он простоял здесь без движения. Думаю, при попытке улыбнуться мертвая кожа на губах сразу бы лопнула. А если бы он облизнул губы, эта кожица превратилась бы в бесцветную вязкую пасту.

Кровь стекала на пол у папиных ног.

Дверь кухни шумно распахнулась.

Моя сестра отбрасывала длинную, мрачную тень. Тяжелую тень цвета древесного угля, какая бывает лишь в свете открытого пламени. Эта тень колебалась и подрагивала. А источник света находился в ее левой руке, поначалу скрытой за дверным косяком. Затем Кэти выставила на обозрение факел — тряпку, смоченную керосином и намотанную на конец стойки, которую она выдернула из пазов в каркасе кровати. На запястье той же руки покачивалось жестяное ведерко с проволочной ручкой. Оно было наполнено керосином и находилось в опасной, двухфутовой близости от пламени факела.

А в правой руке она держала двустволку, локтем прижав ее приклад к своему боку и положив два тонких пальца на спусковые крючки.

При этом обе ее руки были густо испачканы кровью. Чужой кровью. Самыми красными были кончики пальцев, а выше по предплечьям цвет становился все светлее.

Похоже было на то, что она голыми руками выпотрошила того типа, который унес ее в спальню.

И я тотчас представил себе его лежащим на постели с большой, грубо развороченной кровавой дырой в груди.

Но как именно она это проделала, я представить себе не смог.

Кэти шагнула через порог. Она все так же была голышом. Слишком спешила найти керосин, ведерко и дробовик, не отвлекаясь на то, чтобы накинуть на себя какую-нибудь одежду.

И она вся блестела. Она полила керосином свою кожу, лицо, голову и свои густые черные волосы, теперь ставшие гладкими и прилизанными.

Руки державшего меня человека разжались. Он попятился, как паук, внезапно застигнутый ярким светом. Я воспользовался этим шансом и в два прыжка переметнулся на другую сторону комнаты, подальше от Прайса, его последнего живого сына и его наемников. Занял позицию между Папой — окровавленным, привязанным к дубовой доске, и Кэти, чья спина была такой же прямой, как пара стволов, нацеленных в грудь Прайса.

Теперь вся сцена изменилась — изменились ее темп, атмосфера, освещение. Мерцающее пламя сделало цвета более насыщенными. Красное стало багровым, синее — почти черным. Белизна приобрела оранжеватый оттенок. На лицах людей, в смятении подавшихся назад, появились новые тени, похожие на пятна сажи или синяки. По полу пошла световая рябь, местами матовая, местами атласно блестящая, как в многократно замерзавшем, подтаивавшем и замерзавшем вновь слое темного льда.

— Пусть один из вас развяжет моего отца, — негромко сказала Кэти.

Молчание. Никто не сдвинулся с места.

— Да она без понятия, как пользоваться такими штуковинами, — сказал коренастый лысый мужчина, до того не произнесший ни слова.

Кэти выстрелила в него.

На таком небольшом расстоянии картечь не успела рассеяться. Весь заряд насквозь прошил его желудок и впился в дверцу шкафа позади. Лысый упал на пол и забился в предсмертных конвульсиях.

Рука у нее не дрогнула. Другого я и не ожидал.

Том обмочился — по его джинсам в паху расплывалось темное пятно. Один из мужчин дергал ручку задней двери. Дверь была заперта. Кэти выстрелила, и он также скорчился на полу.

— Стойте! — крикнул Прайс. — Тони, делай, как она сказала.

Долговязый полуголый Тони был покрыт выцветшими татуировками по всей длине его туловища. Он взял нож из руки босса и начал перерезать стягивавшие Папу путы — сначала на лодыжках, потом на кистях. Дело продвигалось медленно. Узлы были затянуты туго, а ремни и куски проводов оказались прочными.

Наконец освобожденный, Папа свалился со вздыбленной стоймя столешницы вбок и осел на пол, скользя спиной по стене, на которой остался кровавый след. Кровь впиталась и в штукатурку. Тони вернулся к своему боссу и встал с ним рядом.

— Он уже мертвец, Кэти, — сказал Прайс. — Он истечет кровью. Ему ничем не помочь.

— Я это понимаю.

Пламя факела теперь горело ниже, приблизившись к ведерку с керосином.

Толпа все больше нервничала. Люди сдвигались туда-сюда, пританцовывали на месте, готовые пуститься наутек, но не могли определиться с направлением; да и не было для них никакого спасительного направления.

Не отрывая взгляда от Прайса, Кэти обратилась ко мне — тихо, так чтобы услышал я один:

— Тебе пора бежать.

Я взглянул на Папу. Он быстро угасал, теряя последние проблески сознания.

Позади моей сестры была открытая дверь кухни, а дальше, всего в нескольких шагах, пустой проем на месте выломанной входной двери.

Я вспомнил, что она говорила мне ранее этим вечером. Вспомнил данное ей обещание.

Одним широким движением Кэти подбросила факел и ведерко в воздух, и они по дуге полетели в сторону Прайса.

Когда огонь и керосин соединились на вершине этой траектории, я проскользнул в дверь и выбежал из дома на прохладный ночной воздух. Позади меня вспыхнул пожар. Я его слышал и чувствовал. Я видел его отблески на влажной траве перед собой.

Я бежал. Я бежал и бежал. Я бежал сквозь ночь, не обращая внимания ни на что вокруг. Ни на лужи, хлюпавшие под ногами, ни на темные грозовые тучи в небе, ни на жесткие дождевые капли, которые секли мое лицо и стекали с него на одежду.

Я бежал со всей возможной скоростью — так быстро, как еще не бегал прежде; бежал по хорошо знакомой местности, которую в те минуты не узнавал. Я бежал, наверно, несколько часов. Бежал, пока не рухнул на землю.

Над водой стелился дым. Тени походили на острые длинные зубы, а пятна света змеились полосками меж деревьев, среди стволов и кривых переплетенных ветвей. Свет превращал листву в пергамент. Он превращал в пыль утреннюю росу. Поверхность воды сияла ярче неба над моей головой, подсвечивая снизу плывущий дым, как яркая полная луна светит сквозь легкие облачка.

Язык еле ворочался в густой жиже. После каждой набегавшей волны мне в рот попадала вода, которая затем утекала, а принесенный ею ил оставался и подсыхал в ротовой полости. Мелкие волны плескались у моей левой щеки, вода заливала ноздри и проникала в горло. Я сглатывал жидкую грязь с металлическим привкусом крови.

У пожара было много составляющих. Там были газ, яркий свет и летящие искры, там были огненные всполохи, пульсация и воздушная тяга. Пожар поглощал сырой воздух и сухое дерево; он на время вырвал небольшую часть пространства из-под власти прохладной тьмы. Я бежал долго. Я добежал до этого места и остановился. Я склонился над водой — мне годилась любая вода, какую смогу найти. Я зачерпывал ее горстями и, трясясь, подносил ко рту, потом прилег передохнуть на берегу — лишь чуточку передохнуть — и, видимо, уснул, а когда проснулся, не сразу понял, где нахожусь.