Джунгар. Небесное Испытание - Ольга Погодина

– Небо посылает мне предостережение от неверного совета, – продолжает император, расхаживая по комнате. – Как же мне угадать, какой из них неверен?

– Мой господин мудр… – бормочет О-Лэи. Император поднимает бровь.

– Что я слышу? Ты учишься быть придворным, мой маленький О-Эхэй?

О-Лэи опять проваливается в липкий, тянущий страх. Как она посмела мечтать о том, что он будет нуждаться в ней? Что однажды взглянет иначе, чем на игрушку?

– Избежать неверного совета можно, если поступить по-своему, – нерешительно говорит она. – Так, как хочется. Как кажется верным.

– О, мудрый совет, – ласково смеется император. – Не является ли он тем самым неверным советом?

– Быть может… – роняет она еле слышно.

Император опускается на широкое ложе, застланное покрывалами. Оно предназначено для отдыха, не для сна. На стенах вокруг него вытканы фениксы – символ мудрости. Их золотые круглые глаза смотрят без всякого снисхождения. За которой из стен сейчас прячутся соглядатаи?

Он подзывает ее, и О-Лэи бесшумно подходит и осторожно садится на краешек ложа. Сердце Срединной кладет голову ей на колени и смотрит на нее снизу вверх. У него красивые густые ресницы, кожа век отливает легкой голубизной.

– Быть может, из множества советов твой окажется самым мудрым. Падме говорил, что устами ребенка в мир приходит истина.

О-Лэи очень трудно сосредоточиться, когда он так смотрит на нее.

– Я не смею советовать в столь важных делах, – говорит она, задыхаясь, в то время как пальцы императора играют белым пояском ее халата – На память приходит история из «Весен и Осеней», когда к князю Дэ прислали просьбу о подмоге одновременно два сражающихся княжества – Вэ и У.

– И как поступил князь Дэ? – лениво спрашивает император, растягиваясь во весь рост и устраиваясь на ее коленях поудобнее. Пиала с вином перекочевывает ближе, он время от времени пригубливает золотистую жидкость.

– Князь Дэ послал подмогу в оба княжества. – О-Лэи чувствует себя чуть-чуть увереннее, потому что именно в молчании она начинает задыхаться. – С наказом сеять раздор в рядах обеих армий. Когда же армии перешли в решительное сражение, люди князя Дэ нарушили свои позиции и отошли, смешав задуманные маневры и вынудив противников сражаться в невыгодных для обоих условиях. А когда обе армии обессилели, они одержали быструю победу над ними. В комментариях историка Вань Куна это называется «Сидя на холме, наблюдать за сражением тигров».

Глаза Шуань-ю вспыхнули. Восхищенно улыбнувшись, он приподнялся и звонко чмокнул ее в нос. От неожиданности О-Лэи потеряла равновесие и упала навзничь. Сильные руки императора приподняли ее, глаза цвета корицы оказались напротив.

– Клянусь, я сделаю тебя своим советником, мой маленький О-Эхэй! Если завтра кто-то предложит мне совет более разумный, он воистину будет гением!

– Я думаю, завтра моему господину предложат свои советы люди, куда более сведущие в делах, чем я. – О-Лэи вся светится от его похвалы.

– Зато ни один, более не преследующий своих интересов, – отвечает император.

Теперь его голова лежит у нее на животе, одежды обоих в беспорядке. Глядя в потолок, они поочередно вспоминают истории из «Весен и Осеней». О-Лэи счастлива так, что все ее тело будто купается в потоке света.

Наконец, во время ее длиннющего рассказа о странствиях императора Сэмму она чувствует, как дыхание Шафранового Господина выровнялось, однако не смеет потревожить его и продолжает лежать – это самая долгая и самая счастливая ночь в ее жизни, все равно не уснуть. Ей хочется умереть вот так, прежде чем в окна прольется свет нового дня, в котором он никогда не полюбит ее. Потому что императоры, как боги, не могут любить смертных.

Утром их найдут евнухи – в виде, далеком от безупречности. Уже к вечеру И-Лэнь по секрету шепнут, что император, похоже, соизволил снизойти до этой маленькой пигалицы, ее дочери. Но еще до того О-Лэи, наполненная до краев своим счастьем, стоя чуть позади императора, услышит, как на вопрос о том, как поступить с Ургахом, распорядитель внутренних покоев рассказывает историю князя Дэ.

И вот сейчас, на излете лета, когда здесь, в горах, ночи уже стали холодными, а ледники Падмаджипал белыми языками поползли вниз, Горхон смотрел на величественную вершину из окна ее комнаты. Сама Ицхаль, накинув на голое тело свою бесформенную рясу и от этого ничуть не став менее красивой, молча сидела в своем кресле настоятельницы.

– Ну что, жрец, – холодно прозвучал ее голос, – ты доволен?

Не этого он тогда ожидал, не этого. Хотя если спросить, а чего же именно, Горхон бы не смог ответить что-то определенное. Ему просто, как ребенку, вдруг захотелось обрести над ней власть.

Он обрел ее. Его не зря прозвали цепким. Он кое-что шепнул ей на ухо во время Бон – Дня Ста Восьми Печалей, который празднуют в Ургахе в конце весны. Кое-что, что он узнал, погрузив волос, найденный на ее подушке, в некий магический раствор. Он с удовольствием смотрел, как бледнеет ее лицо.

– Чего ты хочешь? – прямо спросила она его тогда. Холодная, блестящая, несгибаемая, как княжеский клинок. Горхон тоже не стал церемониться и объяснил это ей грубо и недвусмысленно. Что он с ней хочет сделать. И где.

Как он и ожидал, первую атаку княжна выдержала достойно. Смерила его взглядом, тонко усмехнулась и удалилась, ни слова не сказав. Горхон не торопился. Ему нравилось дразнить ее. Умело манипулируя Ригванапади, которому он внушил мысль, что Ицхаль, напротив, следует приблизить к себе, чтобы отбить у заговорщиков охоту обращаться к ней, Горхон получил великолепную возможность наблюдать за ее скрытой яростью. Давно он уже не получал такого изысканного интеллектуального наслаждения. Ригванапади, раз за разом вызывая ее во дворец, сам толком не знал, о чем же с ней разговаривать, и эту функцию взял на себя Горхон – жрец вполне владел искусством сплести тонкую паутину из вроде бы случайно оброненных слов, полунамеков, полуугроз, чтобы даже совершенно непричастный человек почувствовал бы себя в опасности. Что же говорить о ней, с самого детства привыкшей опасаться предательства?

Ее выдержка была великолепна. Горхон даже не знал, что больше ему нравится – дразнить ее или ею любоваться. Он испытывал возбуждение особого рода, точно охотник, который подкрадывается к особой, редкой и опасной добыче. Шутить с княжной Ургаха и считать, что все обойдется, право, было бы неразумно. Но привкус опасности щекотал нервы почище, чем танцы молоденьких рабынь.

Потом она как будто успокоилась. Смирилась. Ушла в себя, отвечала односложно, глядя прямо сквозь него. Это тоже способ защиты в числе прочего. Горхон почувствовал, что удовольствие ускользает от него, и решил перейти к действиям. Он попросту пришел к ней, взобравшись по балкону, мимо всех ее прислужниц. Как-никак, тренировки оставляли его тело достаточно сильным для такого мальчишества.