Свидание в аду - Морис Дрюон

– Мы должны вместе обедать сегодня вечером. Но в связи с твоим приездом…

– Нет-нет, моя милая, нельзя терять ни минуты. Ты будешь с ним сегодня обедать.

И слова «моя милая», и то, как брат небрежно обнял ее за плечи, и пошловатый светский тон, и полное равнодушие к ее судьбе, и то, что он думал исключительно о своих делах и спешил воспользоваться создавшимся положением, – все в поведении Жан-Ноэля поражало, оскорбляло, ранило Мари-Анж. Неужели брат до такой степени изменился за несколько месяцев, или же она сама в дни разлуки рисовала себе его совсем не таким, каким он был на самом деле?

В тот же вечер она поговорила с Симоном. Мари-Анж чувствовала себя неловко, ей было стыдно обращаться с такой просьбой к человеку, который охотно вспоминал о том, что провел войну в окопах.

– Разумеется… Я все устрою, – ответил Лашом, не выказав ни малейшего удивления.

Но на следующий день, наведя справки в своей канцелярии, он сказал Мари-Анж, что ничего не может сделать для Жан-Ноэля, пока тот не прослужит хотя бы три недели в какой-нибудь воинской части.

– Хоть я и министр, однако не могу идти против закона. Но в конце концов, три недели – не такой уж долгий срок! А потом я подыщу ему местечко на бульваре Сен-Жермен. Правда, придется малость повозиться! Как раз сейчас я начал борьбу против бездельников, осевших в министерстве. Надо будет как-то обосновать перевод твоего брата в канцелярию. Что ж, лишний раз поссорюсь с тем или иным полковником.

Отвечая на вопросы майора на призывном пункте, Жан-Ноэль сказал, что умеет ездить верхом; должно быть, поэтому его направили в четвертый гусарский полк, стоявший в Рамбуйе.

Он ожидал по прибытии, что обязательная трехнедельная служба покажется ему каторгой, но через несколько дней увидел, что жизнь здесь не так уж тяжела. В больших, побеленных известкой спальнях клопы действительно водились, но не он один страдал от них. Воздух в казармах утром был не хуже, чем в купе железнодорожного вагона или в раздевалке спортивного клуба, и Жан-Ноэль вынужден был признать, что от него пахло потом не меньше, чем от других. Он даже смертельно не простудился во время строевых занятий. Ему коротко остригли волосы. Когда он, надев тиковую блузу, чистил или седлал коней, то вспоминал знакомые с детства запахи конюшни замка Моглев. Офицеры, проходившие по двору казармы, были похожи на Де Вооса, а в седле они напоминали охотников и егерей, которых он во множестве видел в детстве. Жан-Ноэль ворчал, отправляясь в наряд на кухню, он ругал сквозь зубы вахмистра, военную иерархию, дурацкие занятия и упражнения с таким же ожесточением и теми же словами, что и молодые крестьяне из Боса или конюхи из Шантильи, служившие с ним в одном эскадроне.

Поначалу ему казалось, что он не вынесет трудностей казарменной жизни. И действительно, вечером он без сил валился на железную койку, но наутро, проспав ночь как убитый, поднимался более бодрым и крепким, чем накануне. Мускулы его округлились и окрепли, он возмужал. Час открытия столовой, настроение сержанта, придирки офицеров эскадрона, подгонка чепрака – все это стало главным содержанием его жизни, составляло предмет его мыслей, разговоров, шуток.

В первый же день, когда новобранцам дали увольнительную, Жан-Ноэль вместе со своими товарищами – крестьянскими парнями из Боса и конюхами из Шантильи – отправился в публичный дом, помещавшийся неподалеку от казармы; там он, как и все, пил дешевый коньяк и позволял девицам в розовых комбинациях игриво похлопывать себя по бедру. Рискуя угодить на несколько дней на гауптвахту, он столковался с полковым портным, и тот подогнал ему парадную форму по фигуре.

Изысканная атмосфера, царившая во дворце Гальбани, смерть Пимроуза, Кристиан Лелюк, Памела – все это удивительно быстро выветрилось из памяти Жан-Ноэля.

Он впервые столкнулся с настоящим мужским товариществом, товариществом людей, живущих в обстановке тесной, но здоровой близости; к некоторым из кавалеристов он даже начал испытывать дружескую симпатию.

Недели через две после прибытия Жан-Ноэля в Рамбуйе его вызвал к себе подполковник и спросил, не сын ли он Франсуа Шудлера.

– Мы были одновременно произведены в офицеры, – сказал подполковник, – и прошли вместе добрую половину войны – сначала в болотах Сен-Гон, а потом на Изере. Где сейчас ваш отец?

– Он умер, господин полковник.

– Ах, бедняга! – воскликнул подполковник. – Очень, очень жаль… Вы меня сильно огорчили. Он был славный малый, ваш отец, и превосходный офицер. У меня сохранились о нем самые лучшие воспоминания… Можете стоять «вольно», мой мальчик, я вам разрешаю.

Подполковник – маленький худой человечек с гладко причесанными волосами на птичьей голове – во время разговора стоял за письменным столом и медленно, сверху вниз, проводил руками по груди, словно хотел разгладить складки на своем мундире.

Он заглянул в какие-то бумаги, лежавшие на столе.

– Ах да, в самом деле! В вашей карточке так и сказано: «Отец умер». А я не заметил, – проговорил он. – Ваша матушка тоже умерла? Она, кажется, была дочерью генерала де Ла Моннери?

– Его племянницей, господин полковник.

– Да-да. Теперь вспоминаю… Ну и что ж вы собираетесь делать? – спросил подполковник, с явной симпатией глядя на юношу. – Полагаю, вы не намерены оставаться простым кавалеристом? Это было бы нелепо. Мы направим вас в учебный взвод для вахмистров, а потом – на курсы офицеров запаса. А затем – поедете в Сомюр и закончите службу младшим лейтенантом. Придется немного попотеть, но, думаю, вам и самому будет там приятнее. Кроме того, это ваш долг. Что скажете?

– Да, господин полковник, – ответил Жан-Ноэль. – Благодарю вас.

– Не обращайтесь ко мне по пустякам, я этого не люблю, – прибавил подполковник, продолжая утюжить свой френч. – Но если у вас действительно будет нужда во мне, приходите. Во всяком случае, я сам займусь вашей судьбой. Надеюсь, вы окажетесь достойным сыном своего отца.

Сидя в тот вечер в ресторане «Лань», где золотая молодежь гарнизона скромно пировала за столиками, покрытыми бумажными скатертями, Жан-Ноэль раздумывал, не позвонить ли ему сестре и не сказать ли ей, чтобы она попросила Лашома ничего не предпринимать. Но потом трусость, а вернее, слабохарактерность и малодушие, присущие ему, одержали верх.

«Пусть все идет своим чередом, – сказал себе Жан-Ноэль. – А там видно будет. Если я откажусь, Лашом решит, что я и сам не знаю, чего хочу, и если мне снова придется за чем-нибудь к нему обратиться… кроме того, быть может, он обо мне вообще позабыл. И все устроится как нельзя лучше».

Через несколько дней подполковник снова вызвал Жан-Ноэля к себе. Подполковник стоял в той же позе, расставив ноги, за своим письменным столом и ладонями массировал свою узкую грудь. Но на сей раз глаза его смотрели на юношу недоверчиво и насмешливо.

– Итак, Шудлер, – сказал он, – оказывается, военное министерство не может обойтись без ваших знаний и опыта. Мы получили секретный приказ немедленно направить вас в распоряжение канцелярии на бульваре Сен-Жермен. Должность – шофер министра… У вас есть друзья в военном министерстве?