Призраки не умеют лгать - Анна Сокол

— Ну, не знаю я, где его прикопали. Надо родственников искать, — девушка сложила руки в замок. — Лучше б у Нирры спросил, пока была возможность.

— Да там он. В Суровищах, — Гош встал и, обогнув девушку, стал рыться в стеллаже с делами. — Кто в здравом уме повезёт тело, да ещё и без документов.

— Псионники, например, — предложила Эми и украдкой взглянула на Лисивина, — к нам обычно никогда никаких вопросов не возникает.

— Кладбище у монастыря, — парень, согнулся и вытащил с нижнего яруса папку. — Их бумагам веры никакой, все останки вперемешку. Могли меж могил прикопать, недаром же монашки так выли. Надо ждать полной эксгумации.

— Они отказались, — столичный псионник пристально посмотрел на Дмитрия. — Настоятельница не разрешила похоронить парня на святой земле. Он самоубийца.

— Откуда вы… ты можешь знать? — Гош повернулся к Илье.

— Он был там, — ответил за того Демон.

— Да. Был. Друзья на то и существуют, чтобы им помогать.

— Где парень?

— Веришь или нет — не знаю, — Лисивин отвёл глаза. — Нирра отослала всех. Последний раз я видел тело лежащим на земле и прикрытым простыней.

— Так и вижу каргу в лесу с лопатой, — Эми понравилась представленная картинка.

Пронзительная трель телефона не дала Станину задать следующий вопрос.

— У нас вызов, — он сдёрнул куртку со спинки стула.

[1] Восточные пустыни — обобщённое название приграничной области на востоке Империи камней. Череда пустынь, полупустынь и точечных оазисов, населена племенами и народностями язычников, поклоняющихся Великому "Блуждающему прадеду". Характеризуются крайне ортодоксальными взглядами на устройство мира и достижения прогресса. Отвергают пси — науку, как еретичество, отличаются нетерпимостью к иноверцам, за исключением крупных городов, в которых ассимиляция достигла…. (Туристический путеводитель по Империи камней. Пояснения и дополнения автора. Снят с издания как несоответствующий международным экономическим стандартам).

Я проснулась от низкого гудения. Здесь звон колокола воспринимался по — другому. Стены, будто вырубленные из единого куска камня, передавали не звук, а нечто большее. Раскатистое эхо. Гулкие удары обретали совсем другую значимость, впитывались в камень, заставляя его вибрировать. Заставляли сердце биться.

Звонил колокол.

Ноги коснулись каменного пола. Он был ледяным. Нестерпимо захотелось заползти обратно на жёсткую деревянную койку под толстое шерстяное одеяло. Если хочу здесь остаться, надо себя пересилить. Я не хотела и именно поэтому встала.

Узкое окошко выделялось на стене чуть более тёмным пятном. Жизнь в монастыре начиналась до восхода солнца, а заканчивалась после его заката.

Я натянула свитер и стала зашнуровывать ботинки. Одежду сегодня наверняка заберут, брюки не совсем подходящая одежда для послушницы.

К Тойской обители скорбящих я добралась к полудню. До вечера слонялась по округе и никак не могла сделать последний шаг. Принятое решение сомнений не вызывало, труднее было изжить иррациональный страх. Получалось плохо, и ноги в очередной раз проходили мимо ворот. И всё же я вошла. Настоятельница приняла меня в кабинете. Долго смотрела. В её глазах была грусть, но не было ожидаемого торжества или хотя бы укора.

Наверное, поэтому я рассказала ей всё. Слова, мысли, действия. Хотелось, чтоб меня поняли, чтоб услышали. Оставить её в неведении неправильно. Она должна знать, кто к ней пришёл. Убийство — уголовно наказуемый поступок, так же, как и укрывательство.

— Почему ты пришла к нам? — спросила она, выслушав, и ни разу не перебив.

— Не знаю, — пожатие плеч заставило поморщиться, растревоженная рана отозвалась болью.

Настоятельница встала. В этот раз её рост и чёрные одежды воспринимались как само собой разумеющиеся.

— Мне уйти? — вопреки всякой логике голос дрогнул.

— А ты хочешь?

— Не знаю.

Монахиня села за большой письменный стол, перегораживающий полкомнаты, и вгляделась в моё лицо.

— Я могу укрыть тебя от мира, но не от тебя самой.

— И не надо. И от мира не надо, если за мной придут, значит, не судьба.

Я всего лишь обычная преступница, старающаяся избежать наказания. С трудом сдержав накатившую дрожь, я спрятала руки в карманы.

— Где твой кад — арт? — спросила монахиня, осмотрев шею.

— Остался там.

— Телефон?

— Тоже.

В дверь постучали.

— Войдите, — оторвалась, наконец, от моего лица настоятельница.

В кабинете появилась невысокая плотная женщина в тёмных одеждах. В одной руке — большая железная кружка, накрытая толстым ломтём серого хлеба, в другой — чёрная тряпка.

— Поешь, — настоятельница кивнула, и пришедшая поставила кружку на стол.

По комнате поплыл аромат какойто душистой травы, и желудок требовательно заворчал. Пока не предложили, я и не подозревала, насколько хочу есть. Я чудовище, убившее человека. Но голодное чудовище.

— И голову покрой.

Рядом на столешницу опустилась косынка.

— Есть ли родственники, которых ты хочешь поставить в известность о своём решении?

Я закашлялась, подавившись зернистым хлебом, замотала головой и в два глотка осушила кружку то ли с настоем, то ли с отваром.

— Ладно, — настоятельница снова повернулась, — больше ничего не хочешь сказать?

Кругленькая монашка подхватила опустевшую кружку и отступила к двери.

— За мной охотится блуждающий, — равнодушно известила я. — Вы говорили, что живете в мире со всеми, и живыми, и мёртвыми?

— Как ты справлялась?

— Первую атаку отразили камни. У меня трио. Полный комплект.

Женщина у двери охнула. Ее лицо, фигура и даже жест, которым она прижала руку ко рту, казались мутно знакомыми. Да, трио камней редкость, но не такая, которой стоит бояться. Без особых эмоций я узнала в женщине ту, что встретила нас с Демоном около ворот всего несколько дней назад.

— Но они дома остались. Потом мне помогали псионники.

— Здесь их нет и не будет, — неожиданная резкость в голосе настоятельницы не удивила. — Тебе придётся справляться самой. С божьей помощью, конечно. Он не оставит своё дитя в трудный час. Порфийя, проводи Алленарию.

— Так мне можно остаться? — я не стала ее поправлять.

— Быть посвящённой не наказание, а избранность, — настоятельница склонилась и покачала головой, губы изогнулись в лёгкой улыбке. — Служение и вера — это радость. Но не мне отказывать "рождённой для обители". С завтрашнего дня понесёшь послушание, а там видно будет.