Четвёртая четверть - Инна Тронина

На таких бедолаг, как Микола, сейчас вешают всех собак. Судьба их такая — отдуваться за грехи богатеньких и неприкосновенных. Матвиенко уж вкатят от души. Сначала его «окунут» в СИЗО, в переполненную камеру. Там он будет спать «в очередь», завшивеет. Его кожа покроется коростой, возобновится кровохарканье. Может, Микола и до суда не доживёт. А, если выкарабкается, пойдёт по этапу со всеми его «прелестями» — побоями, голодом, издевательствами паханов* и вертухаев*.

Нет, никак нельзя угодить в лапы российских ментов! Может, с Украины его и не выдадут. По крайней мере, затянут время, а там видно будет. В Москву возвращаться нельзя — там Миколу уже ищут. Может, из Питера попробовать вылететь в Киев? Но для этого нужно куда-то деть Андрейку. Зачем не оставил его на вокзале? Как прилип младенец к рукам. И до того похож на Липку, что жуть берёт!

От Озирского в младенце почти ничего нет. Андрея Микола пару раз видел. Раз сын на мать похож, значит, счастливым будет. Может, забыть его в вагоне, а самому выйти? Или перебраться в другую электричку? В Твери Микола купит билет до Питера, и уже оттуда попытается улететь. Никто ведь не станет искать его на берегах Невы. Подумают, что сразу отправился на Украину. Конечно, нагрянут к дружку в Брянскую область. Но туда мог бы поехать только круглый идиот.

Матвиенко никогда не бывал в Питере. Но знал, что до аэропорта он доберётся. Не получится улететь сразу — поживёт несколько дней в зале ожидания. Если надо, купит себе другую одежду. Деньги есть — прихватил из квартиры на Звенигородке. Ведь это его деньги! Копил на свадьбу, собирался пожить в Москве подольше. От родной матери крохи отрывал. Девятого мая у него день рождения. Микола хотел, чтобы к тому времени их заявление уже лежало в ЗАГСе. Липкина сестра Оксана, как её опекун, дала бы согласие на эту свадьбу.

А мать очень хотела увидеть будущую невестку. В Донбассе дома Бабенко и Матвиенко стояли по соседству. И Липка буквально выросла на глазах будущей свекрови. Но потом они перестали встречаться — оказались в разных государствах. Мать помнила Липку девчонкой с косичками, которая бегала по двору в панамке и в трусиках. А вот женщиной, матерью восьмимесячного сына, никак не могла её представить.

Вообще-то матери больше нравилась Оксана, с которой Микола не расставался всё лето. Правда, мать уже тогда поняла — жёсткий нрав у девчонки. Она сама, как парубок*, бедовая. Вряд ли хорошая семья у них с сыном получится. Мать настрадалась за свою жизнь, и хотела уважения, чтобы её слово было решающим на семейных советах. А Оксанка уж никак не тянула на роль покорной невестки.

Может быть, потому Микола и решил сделать предложение Олимпиаде. Та казалась весёлой, послушной, доверчивой. Октябрина Михайловна Бабенко, царствие ей небесное, любила младшую дочь сильнее, чем старшую. Говорила, что у Липки нрав лёгкий. А Оксанка всё время огрызается на любое замечание. Того и гляди, совсем отобьётся от рук.

Так и получилось. Сначала Оксана родила дочку без мужа. А потом и Липка с неё пример взяла. Микола долго убеждал мать, что отталкивать дивчину не нужно. Надо спасать её, иначе совсем пропадёт. Не ошибся — пропала. Погибла от его собственной руки. И теперь Микола вспоминал, как легко, оказывается, входит нож в человеческое тело. Действительно, будто в масло.

На всякий случай, чтобы не выжила, он попытался перерезать Липке горло, но в комнате заплакал ребёнок. Пришлось бежать к нему, укачивать, чтобы раньше времени не всполошились соседи. А потом уже его обуял страх. И Микола, кое-как засунув младенца в конверт с капюшоном, убежал из квартиры. Дверь он не запер. Пусть найдут тело и похоронят по-христиански…

Эх, не знал, что так получится! Поздоровался с Липкиной соседкой на Пресне, не таясь, когда шёл к подъезду по двору. Теперь все подтвердят, что видели Миколу вечером, перед убийством. Но ведь нужно доказать, что именно он убил. У Липки ещё два сожителя было. И на них больше похоже, что могут схватиться за нож.

Чугунов — амбал из охраны агентства Озирского. Андрей Георгиевич — тоже будь здоров. Больше похож на бандита, чем на мента. Да, Микола шёл к Липке открыто, с гвоздиками в руках. Их было девять штук. Когда выходил из лифта, зацепился за створку, да и сумка мешала. Один цветок сломался, и осталось восемь. Микола испугался дурной приметы, и быстро убрал ещё один цветок. Олимпиада равнодушно поставила букет в вазу. Там гвоздики и остались. Наверное, скоро завянут.

Изо рта у Андрейки выпала соска, скатилась на пол. Совать обратно её назад было нельзя — слишком грязная. Ребёнок немедленно проснулся, зашевелился, начал курлыкать. Микола понял, что теперь его не успокоить. Ещё раз оглянулся на дверь тамбура, и сердце полетело вниз, как в пропасть. Лоб мгновенно взмок. В вагоне вошли три мента в «ночном» камуфляже, и все направились к Матвиенко.

Это был обычный патруль. Такие группы проверяли все пригородные электрички, особенно ночью. Нормальные люди боялись ездить в это время из-за хулиганов. Вряд ли патруль ищет именно Миколу. Но всё равно лучше смыться, пока не поздно. Если сейчас будет станция, и дверь откроется, можно выйти и затеряться в темноте. Лишь до тех пор не зацапали.

Конечно, Микола не валяется пьяный и не дебоширит. Но всё-таки у него есть шанс попасть под подозрение. Почему парень везёт так поздно ребёнка из Москвы в Тверь? Рядом с ним нет женщины. Да ещё выглядит подозрительно — замызганный, с блестящими глазами. Могут и за наркомана принять.

Не похоже, что ребёнок — его сын или младший брат. Слишком по-разному они выглядят, и одежда на Миколе ветхая. А Андрейка — как с витрины магазина. А если развернуть ребёнка, да понюхать, всё станет ясно. Ему давно не меняли памперс, да ещё напоили пивом…

Сейчас нельзя бежать — патруль догонит и справится с чахоточным задохликом шутя. Тогда уж точно сам себя выдашь. Лучше сидеть спокойно. Лишь бы документы не спросили. А то увидят, что украинец, и привяжутся. Те пользуются в Москве правами чуть большими, чем чеченцы и прочие кавказцы. Тогда — хана, без вопросов.

Менты покажут свою русскую удаль, ещё ничего не зная об убийстве Липки. Просто со скуки бока намнут, или чего похуже. Посадят в КПЗ, продержат до понедельника. И тогда выяснится, что Матвиенко не только болтается в Москве без регистрации, не только похитил грудного ребёнка, но ещё и убил его мать.

Мама, мамка моя родная! В таком случае мы с тобой никогда уже не встретимся. И даже свидания не получится. У тебя нет возможности обивать пороги в столице России. А меня в Донбасс тоже никто не повезёт.

Микола видел лицо матери — старушечье, усталое, несмотря на сорок два прожитых года. В последнее время она много говорила о смирении, о терпении, об умении прощать, сносить обиды. Раз всё равно ничего не поделаешь, лучше научиться жить на коленях. Всё не в сырой земле.

Сын спорил, не соглашался. Уверял, что стыдно взрослому мужику терпеть и прощать, позволять плевать себе в глаза. А теперь жалел, что не прислушался к словам матери. Мог бы просто хлопнуть дверью, уйти от Липки, и никогда больше не возвращаться. Обругать её тоже надо было, и как можно обиднее. Но пусть бы оставалась живой, с сыном. А Микола устроился бы в жизни, чтобы доказать Липке, какая она была дура…