Эрхегорд. 2. Старая дорога - Евгений Рудашевский

Дышали открытым ртом. Заглатывали воздух – насильно, жадно. С таким вниманием и сосредоточенностью, будто его приходилось не вдыхать, а именно есть, как ешь хлеб или разваренную рыбу.

Краем глаза я улавливал движение в стороне. Резко поворачивал голову, всматривался в снулые купы, но ничего не замечал. Тихий дол казался неизменно спокойным. Но стоило сосредоточиться на спинах тех, кто скакал впереди меня, как сбоку вновь обозначалось не то перемещение, не то колыхание. В дальнейшем я смотрел только вперед, старался боковым зрением определить, что именно привлекает мое внимание. Так и не понял. Но с каждой минутой шевеление на грани обзора пугало все больше.

Я сильнее и сильнее бил пятками минутана, злясь, что он отстает от лошадей. Мы с Миалинтой оказались в хвосте отряда. Последними ворвались в дальнее заграждение кустов. С радостью ощутили, как дыхнуло смрадным воздухом. Судя по всему, нас опять ждало заболоченное место, полное ядовитой растительности и насекомых, но Тихий дол с его затаившейся мертвенной гармонией страшил значительно больше.

– Стой! – Миалинта вовремя заметила, что сразу за кустами короткой цепочкой стоит весь наш отряд.

– Что там? – Я дернул поводья.

Минутан недовольно захрипел, повел крупом, стал клониться к земле, будто хотел меня скинуть. Я не сразу понял, что происходит. Вцепился в гриву, прильнул к его шее.

– Тише, тише…

Наконец минутан выпрямился. Сделал несколько шагов. Глубоко, задевая мордой ветви кустов, мотнул головой.

Крепко стягивая поводья, я заметил, что у Миалинты те же проблемы. И только лошади стояли смирно.

Минутаны постепенно успокоились. Покачиваясь, вышли из кустов, и тут я понял, что их беспокойство вызвано не тем, что мы с Мией слишком часто то погоняли, то осаживали их и вообще в последние часы заставляли тропить не самые приятные места. Нет. Их беспокойство вызвало то, что открылось перед нами дальше, сразу за тонкой границей Светлого бора.

– Думаешь, они там были живые? – спросил я Громбакха, удостоверившись, что повязка держится крепко, а рана не подтекает.

После того как муравьи унесли тело Густа, свара перед нами закончилась. Только в остатках крови еще копошилась мелкая живность. Все ценное – кусочки кожи, сломки кости, клочки волос, – все давно разнесли. А голова… до головы Густа никто не мог добраться. Тот, кто ее забрал, был далеко. По меньшей мере мы с охотником на это рассчитывали. Уже минут пять не слышали ее шагов. Хороший признак.

– Не знаю. – Громбакх пожал плечами. – Смотря что считать жизнью.

– Значит, по-своему они все-таки живут… И Густ был прав.

– Нет. Бородач был дурак.

– Но его можно понять.

– Можно.

К тому времени, как мы с Миалинтой укротили минутанов, Густ уже спешился. Сжимал рукоятку зубача. Не он один ждал худшего. Новая стрела лежала на тетиве Эрзы. Нордис приподнял молот. Даже Громбакх выхватил топор. Только Тенуин оставался спокоен. А Теор и Феонил, кажется, просто не успели ничего сделать, а теперь с растерянностью поглядывали на других.

Перед нами стелилась привычная болотистая местность. Искореженные почернелые деревья. Заросшие кислым мхом стволы. Коричневые кочки торфяных пройм. Липкий туман влажности и смрада, в котором на тонких ветвях висели чуть желтеющие пыхчи. Тяжелые, будто сочащиеся гноем почки на деревьях, колыхание серых полотен гнуса. Но это не отвращало. Главным тут было другое.

Все пространство между деревьями и кочками занимали люди. Десятки, быть может, сотни людей. Дальние ряды терялись в дымке, и мы не знали, стои́т ли за ними кто-то еще. В лохмотьях старых одежд, в заскорузлых кожаных или позеленевших медных доспехах. С неестественным положением расставленных, искривленных ног, порой выгнутых в коленях, а то и надломанных в голени. С распростертыми руками и растопыренными пальцами. И все, как один, – с задранными головами. Раззявленные отверстия ртов. Лиц не видно. Шлемы, почерневшие лысины, прогнившие налобники, клочки длинных волос. Изо рта – тонкие прутья. Такие же прутья у многих выглядывали из-за шиворота, из прорванных ластовиц.

Гул гнуса. Слабое, отдаленное бульканье болотной массы. И больше ничего. Немая толпа обездвиженных людей. До ближайшего – меньше пяти шагов.

– Что это? – с невольной дрожью спросил Теор.

– Леприна, – на удивление спокойно ответил Тенуин.

– Что?

– Паразитница. Или игольница, – хрипло, с отвращением пояснил Громбакх. Потянулся рукой к карману в заплечном мешке, но одумался. Наверняка хотел достать несколько кубиков клюта. Только здесь даже охотник не рискнул бы приоткрыть защитную сетку капюшона.

– Это… Они… – тихо заговорила Миалинта. – Они живые?

– Они живые? – вскрикнул Густ.

– Не знаю, – пожала плечами Миалинта. – Я не знаю, что это… Где мы?

– С юга Тихий дол граничит с Окружным лесом. С востока – Серый лес, – монотонно перечислил Тенуин.

– Еще Овражный лес на востоке, – добавил Нордис.

– Да. Еще Овражный. На севере – Озерный лес. На юго-западе – Совий дол. На западе – Черный дол.

– Наил-Гир… – прошептала Эрза. – Но ведь мы двигались на восток… Мы не могли.

– Лес изменился. Тут ничего нельзя сказать наверняка.

– Значит, мы в Черном доле?

– Леприна там встречается. Но редко. Она прорастает в тела раненых зверьков. Суслики, иногда сурки, белки, маслички, хвойники. Каморки, вострицы, парунки… Слышал, иногда заражают охотничьих ланок. Но никогда – крупных животных.

– И не человека, – согласился Громбакх. – Значит, это мокрецы?

– Да. Так называют зверьков, в которых при жизни поселилась леприна, – кивнул Тенуин. – Они еще несколько дней могут ходить, питаться, спать. Леприна постепенно опутывает корнями их внутренности. Наконец из всех отверстий свешиваются тонкие корешки. Если прилечь, присесть или просто застыть на месте, корешки цепляются за землю.

– Присел погадить, и уже никогда не встанешь. Так и будешь памятником собственному поносу…

– Чаще мокрецы умирают во сне. Лежа. Иногда в Черном доле встречали сидящих сусликов.

– А так, чтобы стоя? – спросила Эрза.

– Никогда не слышал, – признался следопыт. – И никогда не слышал про людей.

– Данир! – вскрикнул Густ.

– Что? – насторожилась Эрза.

– Данир! – Наемник оживился. Сделал несколько шагов вперед. Потом еще. – И… Нахва! Там Нахва… Да что же это… Данир, Нахва…

– Гаор, – добавил Феонил.

– Данир, Нахва, Гаор…

– Дальма! – уже громче, с горьким надрывом сказал Феонил.

– Данир, Нахва, Гаор, Дальма…

– О чем они? – удивилась Миалинта.