Эрхегорд. 2. Старая дорога - Евгений Рудашевский

– Говоришь, Тенуин повидал немало даурхаттов? – Я посмотрел, не подтекает ли повязка охотника.

– Ну да.

– И он тут лучше нас всех разберется, чего бояться?

– Так и есть.

– Он-то чего в даурхаттах потерял?

– Тен и сам не знает.

– Это как?

– А вот так…

Помедлив, торопливо сунув в носовые бурки смоченный маслом палец – так, чтобы никто не успел залететь под сетку, Гром продышал нос. Удовлетворенно вздохнул и сказал:

– Там странная история. Он ведь из Пекель-Зорда. Та еще дыра.

– Главный город Северных Земель.

– Ну да, ну да. Но дыры это не отменяет. Так и есть, дыра в скале. Предгорья Кумаранских гор, дома Предшественников и все такое. А на деле – тупость и глупость. Как муравьи, понабежали в старые скорлупки, понастроили там свои муравьиные ходы и довольны.

– Про муравьев это ты вовремя.

Я показал на тело Густа. К нему ровными рядами тянулись черные панцирные муравьи.

– Эорлиты… Быстро учуяли. Значит, муравейник рядом. Не хотел бы я туда угодить. Хватило однажды. А нашим друзьям теперь точно ничего не достанется. Эти и падальщиков заодно сожрут.

Будто услышав слова охотника, птицы оживились на ветке. Затрепыхали крыльями, изда́ли недовольный булькающий звук, чем напомнили Птеарда, но так и не улетели. Опять затихли.

– А вообще там красиво, – продолжал Громбакх. – Скала-то большая. Наружу выходит восемь террас. Символично. Как восемь ойгуров до Темной эпохи. Если считать дристуна Налгулба, который и двух дней на троне не просидел. Ну, принято считать. Венец он примерил, в Светлом саду отметился: к Палиатону пригубился, свой бук посадил. Так вот, восемь террас. Почти весь год, кроме гумника и адельвита, крыши террас занесены снегом. Там стоят дома богатых родов. Усажены деревьями, разукрашены росписью, резьбой. Облеплены медными всякими статуями, символами. В общем, кто как мог, так и распетушился. Чем богаче род, тем больше перьев. Правда, гузка у всех одна. И когда в Темную эпоху там грохнуло Первое глубинное землетрясение, так поджалась у всех с одинаковым свистом. Побежали из города вперед своих кобыл. Только пятки их целованные блестели. Та еще забава. А бежать там красиво. Тоже верно. Слева и справа от террас во всю высоту скалы выдолбили, значит, две громадины. Эрхегорд Великий и Лиадор, сын Эниона. Оба при полном обмундировании. Эрхегорд уже в ойгурных пузырчатых латах, а Лиадор еще в ворватоильском обличье. Оба, значит, впериваются в небо – так сказать, кидают торжественный взгляд в сторону Вер-Гориндора. А в руках у них мечи. Двуручные секирные палаши. Сейчас такими уже не воюют. А тогда махали, да. Видал я…

Охотник посмотрел на тело Густа, под которое набивалось все больше муравьев.

Вокруг наемника назревало недовольство. Все, кто успел занять кормовые места в его теле, зашевелились с удвоенной силой. Почувствовали, что тело сдвигается. На одно омерзительное мгновение мне даже показалось, что наемник вдруг сам подвинул руку – так, будто решил почесать себе бок.

– Ну вот, – продолжал Громбакх. – Мечи эти частью держатся на скалах, частью на столбах, и по ним идет дорога. По мечу Лиадора – въезд в город, сразу на вторую террасу, по мечу Эрхегорда – выезд с первой террасы.

Весь Пекель-Зорд, собственно, в глубине. И чем глубже, тем беднее дома. А в самой-самой дыре, куда нормальный человек не сунется, Черный квартал – бедняки, отскребающие лавовые наросты. Если пройти две последние расщелины, явно прорубленные – кромки у них ровные, – выйдешь к берегу. Точнее, к обрыву. Внизу течет лава. Медленно так, едва приметно. Лава эта не то вздергивается, не то лопается, не знаю, сам не видел. В общем, плюется ошметками. Ошметки на стенки плюхаются, как кровавые сопли, и вниз стекают. А некоторые на берег выносит. Там они присыхают корками. Корки копятся до потолка и расщелины закрывают.

Когда Эрхегорд обследовал глубины Пекель-Зорды, он приказал эти корки пробить и в дальнейшем следить, чтобы они не скапливались. Так до сих пор и следят. Поначалу было непонятно, зачем оно. А теперь там чего-то даже понастроили. Как-то придумали лаву использовать. Но я не об этом. Там, за лавовой рекой, вроде как саженях в сорока – другой берег. Пещера с узкими переходами. Так вот про ту пещеру уже много веков трещат непотребное. Вроде как еще Эрхегорд туда перебирался, для чего ему целый мост построили. Ничего не нашел. Только каахнерские глаза по стенам.

– Смотри! – Я кивнул на Густа.

Его тело медленно, но верно сдвигалось. С каждым новым муравьем движение становилось все более выраженным. Поток эорлитов не ослабевал. Они готовились унести Густа вместе со всем ворохом паразитов и насекомых, которым, надо полагать, назначалась роль дополнительной закуски.

– По другим слухам, – продолжал Гром, – там пещеры заканчиваются не стенами, а узкими разломами. Узкими и длинными. И вроде как если знать куда просунуться, то выйдешь во внутренний город – такой же, как и внешний, названный Пекель-Зордом, но выдолбленный в са́мом сердце горы и по лестницам выводящий чуть ли не к Таильской пещере. Ну, трепа всякого много. Тут в каждой Земле такого добра хватает. А уж там, где наследили Предшественники или Чистильщики, так столько легенд расплодилось, что дурно станет все перечислять. Но я это все к тому, что туда, через эту лавовую реку, к этим самым разломам Тен в свое время перевел всю семью.

– Зачем? – удивился я.

– А вот так. Исхитрился перебросить веревочный мост или что-то такое. Затолкал туда мать, отца, жену, двух детей, тетку какую-то и еще кого-то, не помню уже. Всех, кого мог, затолкал. А сам через день вернулся. Один. А из семьи никого потом не нашли.

– Как… Зачем?!

– А зачем и сам не знает… Тен не любит об этом говорить. Он и мне-то немного рассказывал. С ним ведь не поймешь. Молчит, как пень, двух слов не выдавит. Под хмелем – молчит. Перед смертью – молчит. А потом возьмет да и скажет. Ну да у всех мозги кипят на свой лад. В общем, я так понимаю, он ничего не помнит. Очнулся в Вересковой долине. За каахнерской стеной. Тамошнему даурхатту стены сохранили, потому как поляна за ними вся проглядывается – туда даже лезть не надо, и так понятно, что ничего нет. Так вот, он очнулся посреди того даурхатта. Как туда попал, не помнит. Зачем семью вел через лавовую реку, не помнит. Что с ними сделалось, не помнит. Говорит только отрывочные картинки. Вернулся в Пекель-Зорд… Ну, бывай, бородач. Легкой тебе ковки.

Эорлитов наконец собралось столько, что тело Густа неспешно потекло в сторону. Я коротко взглянул на него и отвернулся. До тошноты невыносимо было смотреть на безудержное кишение под тканью цаниобы.

– Вернулся, значит, в Пекель-Зорд. Так ни в чем и не разобрался. За семью его не тронули. Вроде как стражники ничего не доказали. Исчезли, и ладно. А вот за мост ему уши надрали. Хорошо еще, на спину сигву не получил. Дома лишили, всех залогов лишили. Он-то под конец думал опять через реку махнуть и сунуться в эти самые расщелины – может, и правда, что в каком-то помутнении всех своих туда затрамбовал. А его пнули под самую срань так, что вверх портками вылетел из Пекель-Зорда без права туда возвращаться. Если вернется, то прямиком в тюремный глот, погостить годик-другой.