Битва за Атлантику. Эскорты кораблей британских ВМС. 1939-1945 - Денис Райнер

– Значит, я могу передать адмиралу, что вы его берете?

– Вы можете передать адмиралу лично от меня, что он мог бы и не задавать таких вопросов.

– Хорошо. Тогда вы назначены командиром «Горца». Сообщение будет передано на корабль, а вы получите подтверждение обычным порядком. Удачи вам.

Вечером следующего дня я стоял на причале в Труне. Передо мной находилась моя самая заветная мечта, ставшая реальностью. Не раритет времен Первой мировой войны, а мощный современный эсминец, построенный в 1940 году. Их осталось только три – «Горец», «Хейвлок» и «Хесперус». «Харвестер» был потоплен немецкой подводной лодкой двумя месяцами ранее. Ах, какие это были корабли! В начале войны на воду было спущено девять подобных судов для нашего флота, и еще шесть единиц, слегка модифицированных, строились для передачи бразильскому правительству. Последние в Бразилию так и не попали и остались в составе британского флота. «Горец» был одним из шести. У них была несколько больше габаритная высота, чем у других кораблей этой же серии, поскольку бразильцы настаивали на установке в жилых помещениях мощных вентиляторов. Это был самый красивый военный корабль из всех, что мне приходилось видеть. «Горец» был головным кораблем из шести, и его каюты были оборудованы, быть может, на мой взгляд, несколько старомодно, но очень красиво. Каюта капитана, где он проводил время днем, имела размер 15 на 18 футов и была отделана потрясающими панелями из красного дерева. Здесь же имелась выложенная зеленоватой плиткой ванная и туалет – все это для его личного пользования. Отдельно было оборудовано спальное помещение с большой и очень удобной кроватью. Очевидно, в бразильском флоте дела обстояли совсем не плохо. Будучи головным судном, «Горец» имел отдельную посуду лично для капитана – белый фарфоровый сервиз с тонким золотым ободком по краям тарелок, чашек и блюдец. В море мне тоже предстояло чувствовать себя намного более комфортно, чем раньше. В морской каюте кроме койки можно было легко поставить стул, там также было некое подобие низкого журнального столика и комод. Кому-то может показаться странным, что я так подробно описываю предметы, призванные создавать комфорт, но я знаю не много спартанцев, которые отнеслись бы к такому обилию удобств с полным безразличием.

Между прочим, жену я с собой не взял. Еще до отъезда я выяснил, что корабль будет готов не раньше, чем через три недели, поэтому мы решили, что сначала я поеду сам, а она присоединится чуть позже, когда я приму дела и устроюсь.

Вначале я недоумевал, почему мне было приказано явиться в Трун так срочно, если кораблю предстоял длительный ремонт. Вахтенный офицер первым делом сообщил мне, что новый старший помощник прибыл на борт полчаса назад, а нового старшего механика ждут с минуты на минуту. Значит, вот в чем было дело. На корабль пришли все новые люди, и нам давали время познакомиться и притереться друг к другу. Я часто задумывался, как много Макс Хортон знает о делах на каждом отдельном корабле его группы. Личный помощник адмирала как-то сказал: «Макс знает все». Иногда я верил, что так оно и было в действительности, причем даже когда речь заходила о таких мелочах, которыми адмиралу не пристало забивать голову. А впрочем, что можно считать мелочью? Крошечный зубчик маленькой шестеренки, сломавшись, может вывести из строя большую машину. На флоте ведь то же самое. А адмирал был обязан заботиться, чтобы машина не останавливалась никогда.

Меня проводили в мои апартаменты, и я сразу увидел старшего помощника, который распаковывал вещи в соседней каюте. Он зашел, представился, и мы вместе отправились в обход по кораблю. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: мне очень повезло со старшим помощником – лейтенантом Х. Э. Г. Аткинсом. Некоторые люди, как и корабли, вызывают двойственное, неопределенное ощущение, чтобы разобраться в них, требуется время, даже если общаться с ними приходится достаточно тесно. Другие производят впечатление сразу, благоприятное или неблагоприятное – это уже другой вопрос. Относительно Аткинса у меня не возникло никаких сомнений. Это был высокий, стройный, симпатичный, пожалуй, если говорить честно, даже слишком красивый молодой человек, но вместе с тем в нем не было ничего женственного. Он обладал таким же врожденным обаянием, перед которым невозможно было устоять, как старший помощник с «Вербены» Джек Хантер. Я хорошо помнил знаменитую улыбку Хантера, быть может, поэтому мне и показалось, что я знаю Аткинса уже долгие годы.

Думаю, мы оба влюбились в корабль, лишь только его увидели. И тем не менее, вернувшись в мою каюту, мы оба чувствовали беспокойство. Нас насторожила царившая здесь атмосфера. По пути мы остановили двух-трех матросов, чтобы задать несколько вопросов, и были неприятно удивлены полным отсутствием интереса к нашим персонам. Это было странно – ведь мы оба должны были стать не последними людьми для них по крайней мере на несколько месяцев. Я еще размышлял, что бы это значило и стоило ли обратить на это внимание Аткинса, когда раздался громкий стук в дверь. После моего приглашения войти в каюте появился высокий и уже немолодой старший механик. Чиф двигался медленно и осторожно, поскольку был очень большим и казался неуклюжим.

При первой встрече я получил представление лишь о внешнем облике этого человека. Гарнер был медлителен в движениях и немногословен. Будь он шотландцем, его бы наверняка назвали суровым и угрюмым. Но очень скоро мы узнали, что эти слова меньше всего подходили к характеру чифа. Он оказался человеком, приятным во всех отношениях, и чем крепче становилась наша дружба, тем большую симпатию я испытывал к нему. Отмечу сразу, что слово «дружба» я всегда употребляю очень осторожно и избирательно. Нас троих, конечно, объединяла любовь к «Горцу», но вместе с тем между нами возникла самая настоящая крепкая мужская дружба.

Чиф был на добрых двадцать лет старше, чем подавляющее большинство офицеров «Горца». На флот он пришел тридцать лет назад зеленым юнцом, а перед началом войны ушел на пенсию. Как он нам сказал, предстоящий рейс на «Горце» должен был стать первым после возвращения на службу. Очень скоро я понял, что в душе он истинный моряк. Я бы никогда не сумел вести 2000-тонный корабль в манере, которую вполне можно было бы счесть безрассудной, если бы за машины отвечал кто-то другой.

В море он всегда носил белый комбинезон, настолько чистый – без единого пятнышка, – что мы нередко недоумевали, сколько же раз в сутки он переодевается и сколько котельных машинистов переквалифицировались в прачки. Даже когда мы позаимствовали у него полдюжины, чтобы одеть хор на самодеятельном концерте, это, казалось, никак не повлияло на гардероб чифа.

Входя в гавань или отправляясь в море, я всегда видел белое пятно у поручней за кормовой трубой. Это чиф стоял на своем любимом месте. Отсюда он мог заглянуть через люк в свое обожаемое машинное отделение и одновременно наблюдать, как я веду корабль. Не знаю, был ли еще у кого-нибудь более требовательный зритель. Он долго служил на эсминцах на Средиземноморье, и, как бы хорошо ни обстояли дела, все равно беспокоился, да и находил к чему придраться. В конце концов, нет предела для совершенствования. После завершения швартовки я сбегал по трапу на верхнюю палубу и спешил в свою каюту в корме. Он всегда оказывался на пути – поджидал.