Пиратика - Танит Ли

— Может, притворяется?

* * *

А Феликс в эти минуты сидел на своей койке, в матросском кубрике под полубаком.

Он рисовал, по памяти воссоздавая портретную галерею всех, с кем встречался в последнее время. Два рисунка были особенно хороши. На одном была изображена девушка с кошачьими глазами и черными локонами, на другом — девушка со стальными глазами и темными волосами, разделенными светлой прядью. Голди. Артия. Были там и мистер Зверь, и мистер Гнус, и Татуированный, и еще один или двое из команды «Врага». Недавно к коллекции добавились Хэркон Бир и его капитаны. Само собой, присутствовала и вся команда «Незваного».

Закончив последний набросок (Артии — эта девушка присутствовала на немалом числе рисунков), Феликс встал и направился к бочке с яблоками, оставленной для всеобщего пользования. Он аккуратно вытащил яблоки. В последнее время команда вдоволь наелась более экзотических плодов, и бочка стояла почти нетронутая. Под яблоками лежала мешковина. Ее Феликс тоже вытащил. Он положил на дно последний из портретов Артии, накрыл мешковиной, яблоками и, наконец, крышкой.

Постоял, глядя на закрытую бочку.

Его не слишком волновало, обнаружит ли кто-нибудь эти рисунки. Он устроил подобные тайники по всему кораблю, и ни один из них до сих пор не был найден. Всего лишь игра. Потому что даже если эти рисунки найдут, он всегда сумеет сделать новые, может быть, даже лучше. Если, конечно, Артия не нарушит свою заповедь и не вздернет его на рее. Хотя с его стороны это было чистым безумием, он не мог ей не рассказать. А она, конечно же, передала их разговор своим людям.

Единственным, кто напрямую угрожал Феликсу, был Черный Хват. К тому же Черный Хват казался единственным, кто способен убить ближнего своего. Впрочем, Феликс слышал, что Артия пообещала высадить Черного Хвата на необитаемом острове в Янтарном море, если он коснется его, Феликса, хоть пальцем. Это утешало…

У себя над головой Феликс слышал, как Честный Лжец играет на шарманке Катберта. Его даже не пришлось учить. Честный просто взял инструмент и начал играть. Он и плавать научился точно так же.

Честный Лжец — хороший, ни в чём не повинный человек, к тому же он очень молод, ненамного старше самого Феликса. И Уолт ненамного старше, и Питер тоже. Дирк и Вускери тосковали по сцене, сокровище было для них лишь подспорьем для того, чтобы стать знаменитыми актерами. Эйри тосковал по родной Эйре. Эбад, который когда-то был рабом, заслуживал лучшей доли. А Катберт хотел вернуться домой к своей «старой хозяйке» «для хорошей перебранки — чтоб горшками бросалась…»

А Артия? Она тосковала по матери.

Мать заменила ей и отца, который, судя по тому немногому, что слыхал Феликс о родном папаше Артии, был отъявленным мерзавцем.

Итак, Артия воссоздала себя в образе Молли, чтобы вернуть мать к жизни.

Но только ли в этом дело?

Нет. Это слишком просто. Артия…

Была Артией.

Артия…

Стала Пиратикой, как заметил богатый, не заслуживающий доверия канадийский пират Хэркон Бир.

Вскоре пришел Соленый Уолтер, чтобы вывести Феликса на верхнюю палубу погулять.

Стоящий у фальшборта Эбад сказал:

— Прогуляйтесь немного, мистер Феникс. Никто на вас зла не держит. Не дураки небось, понимаем, какая тяжесть у вас на душе…

Но никто на Феликса не смотрел, никто не заговаривал с ним, не просил спеть. И никто, естественно, не просил нарисовать свой портрет. Ничего, он привык к одиночеству…

* * *

Артия Стреллби молча мерила шагами свою каюту. Она старалась выбросить Феликса из сердца, где он каким-то непостижимым образом сумел угнездиться.

До его признания она строила планы, как завоевать юношу. Но теперь с этим надо покончить. Так поступила бы и Молли…

* * *

Дни шли за ночами, ночи — за днями. Янтарный океан мерцал, будто под водой переливались мириады светлячков. Иногда «Незваного» подхватывали странные течения. Однажды они попали в миниатюрный ураган: он бурлил и грохотал, швырялся раздвоенными молниями, поливал их дождем — почему-то соленым, — а потом закружил и как щепку выбросил в спокойные воды. Вокруг было тихо. Буря осталась позади, она вздымала море на дыбы и обрушивала его вниз гигантскими волнами, будто живой зверь, была яростной — но очень маленькой.

На следующий день они увидели остров.

— Это и есть тот самый остров?

Но это был не он. Крошечный островок лежал среди волн, как приплюснутый пирог нескольких ярдов шириной. На нём росла единственная пальма, черная и блестящая от покрывающей ее соли.

И Феликс, и Черный Хват проводили островок настороженными взглядами. Именно на таких клочках земли пираты высаживают тех, кто по той или иной причине им не нравится или выходит из доверия.

Потом навстречу им устремился целый хоровод таких островков, словно рассыпанных небрежной рукой по поверхности моря. На некоторых ничего не росло, только ослепительно блестел белый песок, другие были каменистыми. На одном из них обнажившимися ребрами шпангоутов темнел остов разбитой лодки, печального обломка чьей-то несчастной судьбы.

К наступлению темноты эти зловещие островки надоели всем до оскомины.

— Ну прямо как прыщи на ровном месте.

— Акула их проглоти, увидим ли мы когда-нибудь настоящую землю?

Ужинать, как обычно, уселись прямо на палубе. Заиграл пиратский оркестр, Честный крутил шарманку. (Феликс не пел, хотя его выпустили на палубу перекусить и прогуляться.)

— Благодарим тебя, Боже, за твои щедрые дары.

На ужин была соленая рыба со свежеиспеченным хлебом, кастрюля тушеной капусты и мясной суп.

Черное южное небо распахнуло свои оконца, и любопытные звезды провожали «Незваный гость» любопытными мерцающими взглядами.

Свин расхаживал по палубе, рыча неизвестно на что.

Планкветт сидел тихо, как игрушка.

Артия в задумчивости стояла около фальшборта и смотрела в темноту.

* * *

— Капитан Артия!

— Да, мистер Соленый?

— У нас на мачтах попугаи!

Артия, погруженная в невеселые размышления над картой у себя в каюте, удивленно обернулась к Уолтеру:

— Ты о Планкветте?

— Нет, если только он не разделился на пятьсот частей.

На палубе столпилась вся команда: все, кроме Феликса, запертого внизу.

На всех реях и перекладинах, на поручнях, на крыше рубки, камбуза и капитанской каюты сидели попугаи. Яркие, как цветы. Лазурные и черные, желтые и вишневые, медовые, малиновые и белые, серые и пурпурные, алые и нефритовые…

И все они, как это частенько делал Планкветт, сидели, не подавая голоса. Но вид у них при этом был такой, будто они представляют собой единый попугайский хор, обученный слаженному пению великим композитором мистером Хайдном, и стоит только взмахнуть палочкой…