Тайный шифр художника - Олег Рой

– Значит, твой талант в чем-то другом. Но он есть, – веско произнес отец Тихон. – Найди его и немедленно пускай в рост. Вы крещены? – неожиданно спросил он у нас обоих.

Мы с Викой синхронно кивнули. Он подошел к иконам и достал откуда-то (я не заметил, откуда) два кожаных шнурка с двумя крестиками:

– Тогда вот, возьмите.

Мы, не сговариваясь, склонили головы. Отец Тихон надел крестик сперва мне, потом Вике – ее крестик был потоньше и поменьше моего.

– И пусть Господь хранит вас везде, – тихо, но очень твердо проговорил он, осеняя нас крестным знамением. – Помните только, что самые страшные враги не те, что снаружи нападают, а те, что изнутри грызут. А самый главный из них – себялюбие. Кто себя вперед выпячивает, тот другого любить не может: наступит на него, да и дальше пойдет. Бойтесь равнодушных. И да пребудет с вами Господь…

* * *

Народу в обратном автобусе было немного – не то что с утра, даже удалось сесть рядом. Уставшая Вика задремала, склонив голову мне на плечо. А я даже не мог наслаждаться этим легким дыханием счастья – в голове, как у Страшилы из Изумрудного города, болезненными иглами топорщились мысли. А мозги работали не лучше Страшилиных же отрубей. Или мне просто не хватало какого-то важного кусочка головоломки? Или нужно было посмотреть на мешанину событий под другим углом? Но под каким?

Совсем недавно все мне казалось предельно простым. Был гений Зеленцов, был завистник Маньковский, который потихоньку сходил с ума от своей зависти. Сначала написал на Андрея донос, потом стал уничтожать его работы. Да, на первый взгляд все именно так, да только стоило приглядеться (это было как «второй слой» на картинах Зеленцова), все оказывалось совсем не так. Потому что в эту простую и понятную схему многое никак не вписывалось. Например, картина в офисе у Маньковского. Или жуткая лампа из Тихвинского монастыря. Конечно, абажур с татуировкой можно было бы и не учитывать, какое отношение он может иметь к истории Зеленцова, кроме общей техники? Хотя… Кто-то же должен был сделать татуировку на коже того несчастного узника. И раз это не мог быть Андрей Зеленцов, то это вполне мог быть человек, обучивший подобной технике Андрея Зеленцова.

И потом, у этих двух на вид совершенно разных историй все же есть кое-какие пересечения… Одно из них – отец Тихон. Ну ладно, это может быть просто совпадением. Но как быть с краснофлотцем Бланком, следы которого ищет представительница фонда? Кстати, прежде чем сесть на автобус до Питера, мы еще добрались до Тихвина, точнее до кладбища, где я сделал для нее несколько фотографий братской могилы. Ну да сейчас не об этом речь. А о том, что краснофлотец, увы, не годится на роль учителя Андрея. Даже если он и был художником и делал татуировки своим боевым товарищам (у матросов это было принято). Даже если изобрел эту самую технику вписывания образов один в другой, и татуировка на теле того несчастного сделана его рукой… то все равно передать свое искусство Зеленцову Бланк никак не мог. Потому что погиб в этом самом концлагере. Достоверно известно, что из всех заключенных выжил только один – но это был не Бланк, а совсем другой человек.

Но если не Бланк, тогда кто? Кто-то из солдат охраны? Сомнительно. Тогда из руководства концлагерем? Их было двое – Ильза Кох и ее любовник. Плюс Карл Кох и его люди, не в одиночку же он явился в Тихвин порядок наводить… Нет, все это точно не то. Даже если вдруг на минуту представить, что среди фашистов нашелся тонкий ценитель живописи, который пытками заставил Бланка раскрыть его творческий секрет… То все равно он никак не мог выучить этому искусству Андрея Зеленцова.

Полный тупик. Я вывихнул мозг, но так и не пришел к какому бы то ни было выводу. Даже к самому глупому и крошечному. Но более всего раздражало, что я не понимал, как эта история связана с Маньковским и его деяниями.

– Еще долго? – сонно спросила Вика, поднимая голову с моего плеча.

– Думаю, не очень, – откликнулся я, посмотрев сперва на часы, а потом за окно, где уже потихоньку сгущались мягкие петербургские еще не белые, а пока только серые сумерки.

Наша третья ночь в этом городе ничем не отличалась от двух первых: пока добирались до автовокзала, а от него до гостиницы, думали только об одном – скорее бы доползти до кровати. А наутро меня снова, как и позавчера, разбудил телефонный звонок. На этот раз даже междугородний, точнее международный.

– Доброе утро, Феофан, это Маргарита, – прозвучало в трубке. – Я получила ваш факс. Спасибо вам за работу. Один вопрос… Вы уверены в точности этих данных?

В ее голосе явно звучала озабоченность… Нет, даже больше, чем озабоченность – волнение. Я готов был поспорить, что эта информация для нее не была просто частью бизнеса – она значила для нее нечто более важное. Может быть, даже личное.

– Почти на сто процентов, – ответил я. – Его останки были идентифицированы поисковиками, которым помогал единственный уцелевший участник десанта. Имя указано на мемориальном знаке, а останки перезахоронены в восемьдесят восьмом году в братской могиле на кладбище города Тихвина. Я только вчера был там, сделал фото знака и могилы, могу вам прислать.

– Да, спасибо… – В трубке послышался тяжелый вздох, за которым последовало долгое молчание.

– Ну да… Война… Найти его живым – это было бы что-то из области фантастики, правда? – вдруг спросила заказчица после паузы.

Я слегка обалдел. Она надеялась, что Бланк все еще жив? Вообще-то, если бы не война, он мог бы дожить до наших дней. По возрасту – вполне возможно. По возрасту? У меня мелькнула смутная догадка:

– Простите за нескромность, это был… кто-то из ваших родственников?

– Это был мой отец, – чуть помедлив, призналась она.

Ничего себе! Это как же… А впрочем… Мысли в моей голове мелькали наподобие фейерверка: ослепительно яркие, но краткие, вспыхнет – и погаснет, не оставляя ни следа, ни смысла.

Моей собеседнице, однако, чтобы вернуть спокойствие, хватило считаных мгновений. Она снова заговорила уже знакомым мне деловым тоном:

– К сожалению, выбраться в Петербург у меня не получается. Но в конце следующей недели я постараюсь быть в Москве. У вас есть рядом бумага и ручка? Тогда запишите контакты. Макс Яковлевич Штейн, номер…

Я записал имя-отчество и номера телефонов.

– Это мой знакомый искусствовед, – объяснила заказчица. – Свяжитесь с ним и покажите те работы Андрея Зеленцова, о которых вы говорили. Если Штейн подтвердит их подлинность, этого будет достаточно. Он же оценит их стоимость, а я приеду и расплачусь с вами. Можем оформить сделку документально, если ваш клиент этого пожелает.

– Я поговорю с ним, – пообещал я.

– И да, не беспокойтесь, если сделка вдруг не состоится, – добавила моя собеседница. – На нашем сотрудничестве это никак не отразится. Свой гонорар за данные о моем отце вы все равно получите. Еще раз спасибо вам, Феофан.

Таким образом, судьба подарила нам еще несколько дней для знакомства с Петербургом, и мы с Викой не преминули этим подарком воспользоваться. Погода, правда, несколько испортилась, но нам это нисколько не помешало, так как оставшиеся дни мы посвятили в основном музеям. Вставали пораньше, ехали занимать очередь, чтобы войти одними из первых, и бродили по залам до тех пор, пока не начинало рябить в глазах. А вечером ужинали в полюбившемся обоим ресторанчике на Невском и обсуждали увиденное, да и не только увиденное. Нам с Викой всегда находилось о чем поговорить. Рядом с ней я ни разу не испытывал такого неприятного чувства, которое иногда бывало у меня с другими девушками, – когда мучительно ищешь тему для разговора и понятия не имеешь, что бы такое сказать. Видимо, подобная заминка – своеобразный знак свыше, что с этим человеком тебе в жизни не по пути. А с Викой все было наоборот.