Умница, красавица - Елена Колина

Но были и совершенно конкретные дела, в которых никак нельзя было врать, мистифицировать и притворяться. Лето прошло в обычной летней расслабленности, а теперь ей нужно было принимать фонд. Это означало всё-всё проверить, все-все папки с рисунками перебрать и составить базу данных – полный перечень всех картин, в залах, в хранении, на выставках и во дворцах.

На первый взгляд это вроде бы нетрудно. Каждая стена в Эрмитаже была расписана, то есть имелась фотография, по которой можно было посмотреть, где какая картина висит. И во дворцах тоже были фотографии. Но в зале Меншиковс-кого дворца Соня не обнаружила «Портрет генерала Горчакова» кисти неизвестного художника и была в ужасе, в ужасе – ГДЕ КАРТИНА?! Князев ее утешал, как мог. Сказал – может, если портрет написал неизвестный художник, так никто и не поймет, что картины нет?..

– Ты дурачок, – Соня засмеялась сквозь слезы.

Спустя день «Портрет генерала Горчакова» нашелся в фонде, на самой верхней полке стеллажа. Очевидно, дама-хранитель зачем-то сняла портрет, положила в хранение и забыла… Ох!..

Соне было бы гораздо легче, если бы ей пришлось принимать фонд у живого хранителя, то есть у живого человека, то есть если бы строгая дама была жива… Но строгая дама умерла, умерла внезапно, и теперь у Сони каждый день возникало множество вопросов, на которые некому было дать ответ.

– Скажи своему начальству, – посоветовал Князев.

– Ты что, не понимаешь? – удивилась Соня. – Это нельзя, невозможно…

Князев, конечно, понимал – пожаловаться начальству, что строгая дама содержала фонд не в порядке, было нельзя, невозможно. Хотя не в порядке было все.

Для выставки в Петергофе нужно было отобрать картины и рисунки. Составить список, к каждой картине и каждому рисунку написать карточку – что изображено, подробно, размер. Получить разрешение реставраторов, что картины и рисунки можно выносить из Эрмитажа, каждую картину и каждый рисунок. Нужно было сфотографировать картины и рисунки. Нужно было написать статью о выставке или хотя бы буклет…

Теперь они с Князевым встречались по будням – раз в неделю. Соня не могла в субботу, не могла в воскресенье – хоть они и не разговаривали с Алексеем Юрьевичем, исчезнуть в выходной день было немыслимо. Случались дни, когда Соня официально имела право не находиться в Эрмитаже, она и не находилась, в смысле терялась, пропадала… Считалось, что она курсирует между Эрмитажем, Меншиковским дворцом, Петергофом и фондохранилищем в Старой деревне. На самом деле Соня курсировала между Эрмитажем и квартирой Диккенса на Фонтанке или между Меншиковским дворцом и квартирой на Фонтанке, и это всегда было нервно-суетливо и оставляло чувство «все пропало» – она не успевала работать и не успевала любить… А в Старой деревне, куда нужно было полдня добираться по пробкам, она не появилась ни разу…

С Соней в то время происходило странное: она не то чтобы все теряла, как Антоша, а как-то мистически пребывала в другом пространстве. Не находила вещи в тех местах, куда только что положила, к примеру, положила рисунок на стол, и вдруг – рисунка нет… Или сумки, или чашки… Соня расстраивалась, пугалась.

И все путала. Отобрала на выставку портрет Строганова, а в список внесла данные по портрету Петра Первого, – другие размеры, другая датировка. Список вернули с порицанием. Акварель Салтыкова «Выезд персидского посольства на набережную» подписала «Выезд Александра Первого на Дворцовую площадь». Александр Первый у нее получился персом и на слоне… Список вернули со скандалом.

А однажды пришла на работу в понедельник – это было совсем необъяснимо, она же с детства знала, что Эрмитаж в понедельник выходной. Зато счастливо забыла прийти на свое дежурство, то самое, что один раз в месяц, и был небольшой скандальчик с начальством.

Не говоря уж о разбитых вещах. В Эрмитаже она, слава богу, ничего не разбила, хотя попытки были, а дома были разбиты почти все чашки и ВСЕ блюдца – блюдца почему-то особенно попадались ей под руку.

ВРАТЬ ХОРОШО

У Князева тоже было много работы. Глазки, подбородки, носы хорошо оплачивались, и ему приятно было делать женщин красивыми. Но помимо клиники на Чистых прудах у него был еще один операционный день в городской больнице, отчасти из благотворительных целей, отчасти, чтобы не потерять форму, оперировать не только глазки, подбородки, носы. Летом Князев там не бывал, в октябре вернулся.

Видеться стало трудно, не видеться было невозможно, а в эту среду вдруг неизвестно откуда выплыли свободные полдня, и, не думая, он махнул на самолет, удачно просвистев мимо пробок по дороге в Шереметьево. СЮРПРИЗ!..

Но общественную нагрузку, как и супружеский долг, и научный, тоже никто не отменял. В эту среду у Сони был кружок, знаменитый Эрмитажный кружок, в который десятилетиями ходили все дети из хороших питерских семей. То есть, конечно, сначала одни дети ходили, потом они вырастали, и уже другие ходили. Эрмитажный кружок был каждый день, и Сонин день был вторник, а не среда, – Князев прекрасно знал ее расписание. Но в Питере резко похолодало, и Соне пришлось заменить приболевшую даму из античного отдела, которая, в свою очередь, заменяла приболевшую даму из методического отдела, которая… в общем, оказалось, что приболели все, кроме Сони.

Антоша был с ней, потому что Соня ужасно по нему скучала, так скучала, что, если бы могла, носила бы его с собой в сумке, как Кенга своего Крошку Ру, повсюду, – кроме, конечно, квартиры Диккенса на Фонтанке.

Князев позвонил ей около шести – я внизу, я приехал, сюрприз!..

Соня выбежала в вестибюль, простонала – что же делать? Кружок… и Антоша…

– Я сам виноват, я идиот, – сказал Князев таким тоном, словно гордился тем, что он идиот. – С сюрпризами всегда что-нибудь не то: приезжает муж из командировки, а там любовник в шкафу… Сюрприз…

Князев шутил, смеялся, а глаза у него были такие отдельные от смеха и шуток, что Соня сморщилась от жалости к нему, несчастному виноватому идиоту.

– Замолчи… – потребовала она, и Князев замолчал.

– Ну что ты все время молчишь? – возмутилась Соня, и Князев послушно начал шутить и смотреть на нее отдельными от собственных шуток глазами.

– Проводишь нас домой после кружка. Как будто ты мой случайный знакомый…

Дети были первого года обучения, пятиклассники. Пятиклассники начинали с античности.

– Запишите периодизацию, – скороговоркой сказала Соня, сердито думая о том, что могло бы сейчас происходить на Фонтанке, если бы дамы из античного и методического отделов одевались потеплее. – Эгейская культура, гомеровская эпоха, архаическая эпоха, классическая, эллинистический период…

Она быстро прошла с детьми первый зал, архаику. Дети в Эрмитажном кружке всегда были хорошие, и эти были хорошие, чудные дети, особенно ее Антоша и мальчик, очень на вид хитрый, Броня называла таких «хитрован». Антоша и хитрован слушали с такими лицами, что Соня увлеклась и в зале Афины про высокую классику рассказала подробно, а в зале Диониса надолго остановилась у своей любимой Венеры.