Лилии над озером - Роксана Михайловна Гедеон

глубины души: страсть, раскаяние, вера, безграничное отчаяние от того, что мне сейчас больно. Прежде чем я успела остановить его, он резко наклонился к камину, зачерпнул ладонью горящий уголь и, зажав его в руке, показал мне сжатый кулак:

- Гром и молния, Сюзанна! Снова?! Вам мало прежних уверений? Дьявольщина, я буду держать в руке этот уголь до тех пор, пока вы не поверите, что для меня нет ничего на свете дороже моей семьи!

Потрясенная, я какой-то миг не сводила с него глаз. Потом безумие его поступка дошло до меня.

- Господи, да вы с ума сошли!

- Вы верите мне?

- Бросьте уголь! - проговорила я, хватая его за руку. - Верю, тысячу раз верю! Безумец! Разожмите пальцы. Я требую!

Он некоторое время противился, потом разжал ладонь. Уголь прожег в коже глубокую ранку и был погашен кровью. Мне стало так жаль и себя, и его, что сердце мое сжалось и я заплакала еще сильнее, прижимая руку Александра к щеке.

- Какой кошмар! Что за жуткие романтические выходки!

Александр проговорил, лаская тыльной стороной руки мою щеку:

- Я знаю, что виноват в истории с леди Дэйл. Если вам от этого станет легче, можете даже ударить меня. Бейте, и как можно сильнее! Я заслужил это.

Я ужаснулась:

- О, я еще не сошла с ума, чтобы делать такое!

Потом, припав головой к его груди, проговорила сквозь слезы:

- Пусть лучше этот случай станет чем-то вроде нашей новой брачной клятвы. Все-таки мы оба натворили много ошибок.

- И пусть огонь будет ее свидетелем, - закончил он, попытавшись сыронизировать, хотя боль от глубокого ожога, как видно, мучила его. - Никогда больше не оскорбляйте меня недоверием, Сюзанна. Семья - важнее всего для меня. Когда речь идет о вас и детях, ни для какой женщины в моем сердце нет места. Клянусь вам в этом именем матери.

- Александр, - произнесла я, - это все хорошо, но давайте пообещаем друг другу еще одно.

- Что именно?

- Что отныне будем неразлучны. Поверьте, любимый, разлука - вот причина всех наших бед.

Сплетая пальцы своей здоровой руки с моими, он выговорил:

- Куда я - туда и вы, как нитка за иголкой, как полагается в супружестве. Обещаю, Сюзанна.

- Обещаю, Александр, - повторила я, как эхо, вслед за ним.

Притихшие, мы вернулись к столу, чувствуя, что после этого объяснения наш брак, очевидно, можно считать обновленным, будто заключенным заново. Я перевязала Александру руку салфеткой, чтобы остановить кровь. В ушах у меня снова и снова звучало его обещание. Он упомянул имя Эмили, своей матери. В обычных случаях трудно было от него ожидать, что он хотя бы заговорит о ней, - настолько память о герцогине дю Шатлэ была его уязвимым местом. Он всегда избегал касаться этой темы. И теперь я чувствовала: если он поклялся именно так, значит, так и будет.

В молчании мы заканчивали ужин. Я поглядывала на Александра, не в силах осознать, что мы объяснились до конца и разладов больше не будет. Я была ошеломлена этим счастьем и откровенно любовалась супругом. Его кожа при свете свечей казалась темнее, чем обычно, и даже приобрела оттенок бронзы.

Улыбка Александра была все так же ослепительна - ровный ряд белоснежных зубов, совсем как у парня двадцати лет, но в его волосах, черных и жестких, стянутых назад, по моде Старого порядка, бархатной лентой, я заметила седину.

Почти два месяца назад моему мужу исполнилось сорок. Впрочем, какое значение имела эта седина? Он оставался таким же сильным, могучим, уверенным в себе, как и прежде. Я взглянула на руку герцога, сжимавшую бокал, - пальцы были длинны и изящны, но я знала, что эти тонкость и изящество основаны на стальных мускулах. Я еще раз обвела взглядом его орлиный профиль, волосы, широкие плечи - их ширину и мышцы слегка скрывал покрой темного сюртука, и все это вместе всколыхнуло во мне целую волну тепла и чувственности. Я легко и радостно вздохнула, чувствуя себя в этот миг по-женски счастливой. Наши взгляды встретились, и я, как и четыре года назад, в наш медовый месяц, утонула в его темно-синих глазах.

- М-да, - сказал он с иронией, замечая, что с пирогом я справилась едва ли на одну пятую, - похоже, в этом доме ем только я?

- Мне совсем не хочется, правда, Александр.

- Вы решили следовать примеру дам, покинувших этот стол. Но, саrissimа, ни у одной из них нет мужа, стало быть, и следить за ними некому.

- Мне не нравится пирог, - прошептала я. - Он такой приторный.

- Но вы должны есть, - произнес он, не скрывая нежности. - Вы должны заботиться о себе…

- И о ребенке? - лукаво закончила я, полагая, что он скажет то же самое, что твердили мне все обитатели замка.

- Нет, прежде всего о себе.

- Я стану похожей на фермершу. Это будет некрасиво.

- Ах, мадам, право же, вы напрашиваетесь на комплименты. Все на свете знают, что герцогиня дю Шатлэ - само совершенство, и ей не дано быть другой. Такова ваша судьба. Покоритесь же ей и ешьте.

Он взял кусочек белого хлеба, намазал его свежим маслом, - хлеб был такой теплый, что масло таяло на ломтике, потом обильно полил медом и, держа двумя пальцами, поднес к моим губам.

- Может быть, - сказал он с улыбкой, - так вам будет интереснее?

Тоже не в силах не улыбаться, я наклонилась и неловко откусила. Так действительно было интереснее. Мои губы соприкоснулись с его пальцами. Он ласково втолкнул последний кусочек мне в рот, я проглотила и, смахивая крошки, прилипшие к щеке, произнесла:

- Может быть, господин герцог возьмет на себя обязанности официанта и нальет мне чашку чая?

- Чая со сливками, сударыня, - совершенно серьезно ответил он, - и только потом я сложу с себя эти премилые обязанности.

Он был необыкновенно нежен и внимателен ко мне сейчас. Я пила чай по-английски, а он, наклонившись, ласково поцеловал меня в щеку, потом коснулся губ, так, будто стирал остатки меда, затем, завладев моей рукой, перецеловал каждый палец. Я поняла, что он сильно хочет меня… возможно, недавний бурный разговор и упоминание о сопернике, Клавьере, хоть я и отозвалась о последнем уничижительно, стало причиной такого возбуждения. Возбуждена была и я сама: смеясь от его