Дыхание земли - Роксана Гедеон

Поль Алэн, занявший свое место по левую руку от брата, заслужил выговор Анны Элоизы.

– Вы опоздали на пятнадцать минут, сударь! – сурово изрекла она. – Вы помните, что за это вам бывало в детстве? Вас лишали ужина. Жаль, что это не пошло вам на пользу.

Поль Алэн молчал, словно воды в рот набрал. Мне показалось, что братья стараются держаться особняком даже в своем семействе, и это я тоже сочла странным. Кто только сможет понять эту семью! Я устало ела, предпочитая пока ни о чем не задумываться.

Ужин был странен, как и все остальное. Казалось, для каждого было приготовлено что-то отдельное. Старики довольствовались овсянкой, сдобренной маслом и сыром, старый герцог запивал эту нехитрую смесь вином. Только я уделила внимание рагу по-тулузски и фазану, запеченному в сливках с белыми грибами. Лакей приоткрыл крышку другого судка и разложил его содержимое в тарелки братьям. Я почувствовала очень острый аромат риса и мяса с какой-то незнакомой мне приправой. Это блюдо было мне неизвестно. Я невольно взглянула на лакея. И поразилась. Этот лакей был почти такой же смуглый, как эбеновое дерево, и угольно-черная ровная борода прикрывала его подбородок. Он был в белом тюрбане, белом облегающем сюртуке восточного покроя и белых перчатках.

– Госпожа тоже желает этого? – произнес он, показывая в широкой улыбке острые белые зубы.

Это был индус, без сомнения, и говорил он по-французски почти без акцента.

– Что это такое? – проговорила я, кивком головы указывая на рис.

– Это бириани, госпожа, индийский плов из риса басмати. Вы желаете?

Я покачала головой. Тогда индус, видимо, очень разговорчивый, почтительным шепотом объяснил мне, что вот те сдобные слоеные лепешки называются по-индийски паратха, вот то сладкое драже в виде горошка – это мотичур, а та красная паста в хрустальной бутылке – это чатни, острая приправа к пище, словом, все это из Индии и все это очень любят господа дю Шатлэ, которые прожили там тринадцать лет и…

– Гариб, – резко прервал его мой муж, – оставь герцогиню в покое, убирайся!

– Напротив, – сказала я, – следует скорее поблагодарить этого человека. К сожалению, только ему пришло в голову дать мне какие-то объяснения.

– Вы разве желаете есть что-то индийское? – так же резко спросил Александр.

– Нет, но я думаю, что имею право понимать, что происходит вокруг меня.

Анна Элоиза звякнула прибором о тарелку.

– Вы ни на что пока не имеете права, моя дорогая, ни на что! И вряд ли у вас хватит мужества добиться своих прав.

Старый герцог поднял голову от тарелки.

– Что это вы так рассердились на юную даму? Она просто прелестна! Я даже не думал, что женой моего сына станет такая замечательная красавица.

Я бросила в его сторону взгляд, полный невольной благодарности. Честно говоря, он первый сказал мне что-то хорошее. Что касается моего мужа, то его поведения я не понимала. Он держался холодно, почти отчужденно, ни о чем со мной не разговаривал, не проявлял никаких чувств. Если утром я и начинала чувствовать к нему что-то похожее на симпатию, то теперь ее как ветром сдуло. Я снова ощутила, как беспричинно подкатывают к горлу слезы. Впрочем, почему беспричинно? Все здесь либо не любили меня, либо не замечали, и единственным человеком, который характеризовал меня с хорошей стороны, был сумасшедший старик! Это ли не причина для слез? Я судорожно сжала вилку в пальцах, испытывая сильное желание немедленно уехать из этого дома. Все это было как неприятный тягостный сон, и человек, который с невозмутимым видом сидел рядом и назывался моим мужем, не вызывал у меня ни малейшей симпатии.

– Благодарю вас, – произнес старик. – Завтра мы едем на бал к его величеству; дамы, не забудьте быть готовыми к пяти часам вечера.

Сказав это, он удалился с таким достоинством, что можно было задуматься, уж не правду ли он сказал.

За ним вдруг резко поднялся Александр и на виду у всех протянул мне руку.

– Прошу простить нас, – громко произнес он. – Дорога была долгой, и моя жена нуждается в отдыхе.

Я молча поднялась, полагая, что понимаю его. Было уже одиннадцать вечера. Александр проделал это как раз в тот миг, когда я сделала последний глоток вина; он не дал мне просидеть за столом ни на секунду дольше, чем это нужно для ужина.

«Он спешит, – подумала я мрачно. – Но, Боже мой, за весь день еще не было минуты, когда бы мне меньше хотелось идти с ним в постель».

Но, в конце концов, я знала, что так будет, и особого волнения не чувствовала. Было только нежелание, какая-то тупая, тоскливая неприязнь. Как на грех, именно сейчас я вспомнила, что, в сущности, была ужасно унижена, выйдя за него замуж. Я продалась ему в рабство. Продала себя, обрекла на постоянную жизнь среди злых старух, помешанных стариков, в компании мужа, который ведет себя со мной, словно тюремщик в Консьержери, и все время молчит, будто боится проговориться… Я бы многое еще могла подумать, но голос Александра вывел меня из оцепенения.

– Гариб вас проводит, сударыня, – сказал герцог и исчез в темноте галереи.

Он не сказал, когда придет, придет ли вообще. Ну а мне не хотелось об этом спрашивать. Я была так измучена, что покорно пошла вслед за индусом, освещавшим мне путь канделябром. Мы поднялись по мраморной широкой лестнице на второй этаж, потом более узкая бело-голубая кафельная лестница привела нас на третий, и у белых дубовых дверей Гариб остановился.

– Мы на месте, госпожа. Горничная сейчас придет к вам.

Я взглянула на Гариба с такой тоской, что он перестал улыбаться.

– Хозяин хороший, госпожа! – произнес он с простодушной, почти детской искренностью. – Только очень-очень несчастный!

– Возможно, Гариб, – сказала я, невольно улыбнувшись.

Индус пожелал мне спокойной ночи.

Я мягко прикрыла за собой двери, оказавшись в своих апартаментах. Первых за последние… четыре года. Я уже и забыла, что это значит – иметь свои комнаты.

Спальня была затянута тонким голубым гро-де-туром, затканным шелками с ажурным узором, имитирующим изящный рисунок кружев; цветовая гамма стен сочеталась с такими же голубыми бархатными портьерами на дверях и занавесями. Паркет, искусно набранный из разных пород дерева и покрытый коромандельским лаком, был почти полностью спрятан под светло-золотистым обюссоновским ковром, таким толстым и пушистым, что в нем тонули ноги… Пылал жаркий огонь в большом камине из голубоватого каррарского мрамора с роскошными накладками из позолоченной бронзы. Камин вообще заинтересовал меня: по обеим сторонам его поддерживали резные античные фигуры, а в центре позолоченные орлы держали драпировку. Каминный экран, слегка сдерживающий жар огня, был вышит серебряной синелью и бисером, и в вышивке я легко узнала гербы герцогов дю Шатлэ.