Дитя мрака - Берге Хелльстрем

Снова стук в дверь. Ноль внимания.

— Ты выбит из колеи, Гренс. Тебе недостает душевного равновесия, чтобы вести полицейское расследование. Я буду требовать, чтобы тебя отстранили от дела.

Комиссар не ответил.

— А ты? Будь добр, отойди назад. Ты слишком близко. Мне это не нравится.

Огестам отвернулся и пошел открыть дверь.

Херманссон искоса посмотрела на немецкого комиссара в дорогом костюме. Она слышала раздраженные голоса из кабинета Эверта и порадовалась, что ее гость не знает шведского.

— Прошу прощения. Разго…

— Не извиняйтесь. Ершистые сотрудники зачастую хорошо работают. Мы тоже иной раз дискутируем при закрытых дверях.

Ларс Огестам открыл дверь, лицо красное, волосы взъерошены. Херманссон вошла, представила гостя, чувствуя, что атмосфера здесь насыщена злостью и агрессией, время для визита не самое подходящее, надо было подождать.

Эверт стоял посреди комнаты, тоже красный, Свен сидел на диване, как всегда наблюдал.

— Здесь пахнет дымом. Чувствуете?

Она смотрела на них, но ответа не дождалась. А ведь в кабинете вправду пахло костром, дымом, и она беспокойно огляделась, высматривая дымящуюся пепельницу, подъедающую папку с документами, или стеариновую свечу, подпалившую гардины, но никаких признаков огня не заметила.

— Пахнет от нас. От меня и от Эверта. Объясню потом, спокойно и без нервов.

Свен Сундквист взмахнул рукой, и она снова почувствовала явственный, сильный запах дыма. Очень любопытно. Но спрашивать она не стала, только повернулась к Хорсту Бауэру и извинилась, что будет говорить по-шведски. В кратких словах описала лица на девяти фотографиях с камер наблюдения и передала информацию Бауэра о том, как эти люди, группами по трое, перевезли и бросили в общей сложности сто девяносто четыре ребенка в пяти европейских городах.

— Интересно. Но я не понимаю, в чем проблема. — Огестам смотрел на Херманссон.

Она кивнула в сторону немецкого гостя.

— Проблема в том, что сотрудничество продолжится только при условии, что мы забудем о своем расследовании.

— Забудем?

— Да. Я воспринимаю это как ультиматум. И хочу, чтобы решение принял ты.

Хорст Бауэр не понимал, о чем они говорят.

— Речь идет о добрых взаимоотношениях Швеции с другими державами. — Однако, чувствуя, что они все сказали, он решил продолжить: — О добрых взаимоотношениях Германии с другими державами. И о добрых взаимоотношениях Норвегии, Италии и Дании с другими державами.

Затем он повторил все, что уже изложил Херманссон.

Что все их дальнейшие беседы должны остаться в этих стенах. Что никакого предварительного расследования отныне не существует.

— Не понимаю, о чем вы. Никогда не слышал ничего подобного. — Щеки у Огестама по-прежнему горели. — Ведь коль скоро совершено преступление, я обязан его расследовать и предъявить обвинение.

Эверт Гренс стоял на том же месте, где находился, когда вошла Херманссон и заговорила о дыме. Он был рад передышке. Спал он слишком мало, к тому же Анни едва не ушла навсегда, и ему недоставало сил, хотя обычно он этого не чувствовал. Силы просто были при нем, всегда, мотор в груди просто работал, давал возможность выдержать все.

Сейчас он смотрел на молодого прокурора.

И улыбнулся чрезмерной корректности, которой не хватало гибкости, свойственной жизни.

— У меня есть для вас информация.

Обязан его расследовать и предъявить обвинение.

Бауэр знал: такова первая реакция любого прокурора.

— Есть даже извинения стороны, ответственной за… сложившуюся ситуацию. И гарантии, что в отношении детей будут приняты самые благоприятные меры. — Он приподнял портфель, хлопнул по нему рукой. — Но при условии полнейшего молчания.

Ларс Огестам посмотрел на Бауэра, потом на портфель и снова на Бауэра:

— Я не могу закрыть предварительное расследование по подозрению в торговле людьми, если факт преступления не опровергнут.

Гренс снова улыбнулся его корректности (твоя молодость против опыта старого комиссара), наслаждаясь напряжением, возникшим между этими двумя людьми и в порядке исключения не затрагивавшим его самого.

— Что ж, благодарю за внимание. — Немецкий полицейский говорил без сарказма, без сожаления, он просто констатировал факт, подал прокурору руку и направился к двери. — В таком случае моя миссия здесь закончена.

Лео шел все медленнее.

Она без умолку говорила с ним, ему нельзя засыпать, они должны добраться до дому. Они покинули двор Фридхемской школы, прошли через газоны Стокгольмской клиники, по дорожкам большого участка вокруг больницы Святого Георгия, где расхаживали пациенты и персонал. Сейчас они пересекли Линдхагенсгатан, район с пустыми офисными зданиями и развороченными участками дороги, которая периодически ремонтировалась уже много лет, и под покровом темноты углубились в жилой район Кристинебергсгатан.

Гимназия на Торильдсплан — желтое кирпичное здание среди многоквартирных домов.

На всех этажах горел свет, некоторые школы работали вечерами, устраивали собрания, курсы — люди, которых здесь быть не должно.

Лео остановился у двери восточного крыла. Обыкновенный замок, он открыл его первым же ключом, выбранным из связки. Вниз вела бетонная лестница, маленькие зеленые ступени, тепло, слабо пахло машинным маслом и газом. Янника обвела взглядом котельную, а немного погодя перестала дрожать. Они не успели как следует одеться, при том что мороз стоял нешуточный, красные негнущиеся пальцы на руках, одеревеневшие ноги в тонких башмаках, она снова начала их чувствовать — сначала, как всегда, боль, потом попеременно то приятная слабость, то чуть ли не жар.

Раньше она никогда не бывала в этом темном помещении, где повсюду виднелись красные и зеленые лампочки. Она крепко держала Лео. Он обессилел и скоро таблеточная химия окончательно одержит над ним верх, но он не сомневался, знал, куда им надо. Открыл дверь за вереницей мигающих светодиодов, они опять спустились по лестнице на один этаж, на два, в подвал.

Последняя дверь вела прямо в систему туннелей.

Он нацепил на лоб лампу, велел Яннике сделать то же самое.

Здешний бетонный коллектор был уже, чем в других частях системы, полтора метра в диаметре, они брели по щиколотку в воде и глине. Пахло какой-то кислятиной, и ноги, прежде закоченевшие, а потом согревшиеся в котельной, теперь промокли насквозь.

Двести пятьдесят метров — и вот наконец дверь в стене коллектора.

Лео открыл ее, и они очутились в соединительном коридоре, более коротком, чем обычно, потом новая дверь, которая вывела их из канализационной системы в армейскую.