Наследие - Виталий Храмов

– Как величать тебя, брат по кресту?

– Нестоян я. Нест.

Белый усмехнулся.

– Язвительное имя себе выбрал ты, Нест.

– Гордыня меня обуяла, командир. А она – смертный грех. Потому и пал я от рук близких своих. Мой же Старший Топор меня в затылок и порешил. И если честно – за дело. Если бы мимо Матери не проходили, так бы и помер – ничтожеством. Вот теперь и расплачиваюсь за грехи, чтобы детям моим моя доля не перешла, чтобы боги их за мое не покарали. А имя? Напоминает мне, что гордыня до добра не доведет.

– Мудро, Нест. Но, боюсь, что словами своими ты завершил свою службу самому себе. Мне нужна твоя служба.

Нест поклонился.

– Я уже принял обет Служения Чести твоим детям, командир. Кровью врагов принял кровный крест поверх белого креста. Не заставляй меня ждать, – сказал Нест и улыбнулся. – И… не умирай больше.

– Не могу тебе этого обещать, брат. Тут как Триединый положит, – отмахнулся Белый, передернув плечами. – Зябко. Пойду, пришлю кого-нибудь сменить тебя.

– Не стоит, командир. Не устал я. И сплю я нынче мало. Полгода спал, не просыпаясь. Наверное – выспался.

Белохвост пошел обратно. В некоторых местах люди уже шевелились. Но все больше – определенным образом шевелились, добирая то, что ночью, с устатка – недолюбили.

Белый улыбнулся. Нет, все же Ворониха сделала хорошее дело! Пусть делают любовь. После купания в море смерти любовь – лекарство для души и разума.

В их Мире, полном злобы и скверны, трудов и забот, битв и смерти, немного любви не помешает.

Синька тревожно светила глазами над плащом. И ее синие звезды вспыхнули, когда встретились с его глазами. Белый влез под одеяло плаща, глубоко втянул носом ее запах, уткнувшись в ее ложбинку. Уши слегка заложило – Синька поставила Полог Молчания.

– Уже пора? – спросила девушка.

– Я еще могу побыть немного Белым Хвостом, пока всем не до чего. Твоим Беликом.

– Моим! – грудным шепотом прошептала Синеглазка, прижимаясь к нему. – Моим!

«А потом – опять придется стать командиром. Натягивать на себя маску бесчувственного, жестокого чурбана, дубового – насквозь! Карателя, с ледяным сердцем», – подумал Белохвост, со злостью – излишне резко – входя в девушку, до ее писка. Тут же, извиняясь, приласкал, поцеловал. «А пошло оно все! Это будет позже! А сейчас немного любви не помешает. Никому не помешает!»

* * *

Совет, а судя по количеству советников – Ставка, возник из завтрака. На завтрак доедали остатки вчерашнего пиршества. Так, из бесед ни о чем, за завтраком и получился Совет. По одному, в разной степени помятости, собиралась знать, маги, старшие отрядов.

Госш, помнящий вчерашнее, скромно сидел поодаль от Ворона. За его вымазанной перекрещенными бурыми полосами повязкой не видно было его эмоций. Госш ничего не ел.

Ворон и Медведь, опухшие и бледно-зеленые, пили горячий взвар из травяного сбора. Дочь отказалась снимать похмелье с отца, ну и за компанию – с князя. Вот двое почтенных мужей и дулись теперь на магов крови. Потому что младшая сестра во всем следовала примеру старшей сестры.

Насупленным сидел и Марк. Он тоже искренне недоумевал, как он оказался в постели этой похотливой семейки? И если от мыслей о Воронихе по его чреслам разливалось тепло, то от взгляда на Ниса – пробирал мороз по венам. Насупившись, сидел и Зуб. Он ночью отбивался от притязаний собственных воинов на его красавицу жену. Потому сиял позорными синяками под глазами.

А особенно Зуб был в обиде на Ворона. Тот объявил соревнование, но ограничился двумя никому не нужными Безликими. И не самыми приятными на вид. Похоже, половое хулиганство у них семейное, наследственное. А вот слова его запали в головы… в головки – людям. И они так и стали бродить от костра к костру. У некоторых костров выстраиваясь в очередь.

И если на самую вершину, к знати, люди не лезли особо, впитанное с молоком матери почтение к высшему сословию ограждало, то тут, внизу – было истинное безумие похоти. Зуба стащили с жены. И вся ночь для него грозила превратится в бесконечный бой со своими же людьми.

Зуб сам этой ночью обезумел. И если бы не Госш – неизвестно, чем бы закончилось. Пролитой, по глупости, крови не хотелось. Госш и утащил их наверх, к знати. Наверху не было свального греха. Люди были разбиты на парочки. Или – кучки. Да, менялись подругами и дружками, перекатываясь от костра к костру, но без насилия и драк. И слова понимали. Зуб их посылал – они шли. Но вот чего не понимал Зуб, то почему Жалея всех их так хотела? Такая неприступная, гордая, очень щепетильная в вопросах морали, она хватала всех проходящих за причинные места. А теперь нос не кажет из-под накидки и молчит, как воды в рот набрала. Стыдно, наверное.

Госш, хоть и выглядел угрюмо, но был доволен собой. Он сумел противостоять всем соблазнам, которыми искушал его вчерашний день. Он мог бы гордиться собой, но Нест прав. Гордыня – тоже смертный грех. Потому Госш и выглядел угрюмо, что боролся сейчас сам с собой, не держа обиду – ни на Ворона, ни на остальных. Он силился понять и познать – себя, людей вокруг, командира, ставшего для него образцом добродетели.

Да, вот так, под излет жизни, начал Госш жить заново, вновь познавая жизнь. Другую жизнь. Потому что его прежний жизненный путь привел его даже не в тупик, а в мерзость Тьмы.

Маги не выглядели угрюмо. Им и не с чего было горевать. Они были живы, повысили свое мастерство владения Силой, ночью, не связанные обязательствами, успели поучаствовать в «соревновании замера глубин» настолько, насколько хватило силы и желания. Им не о чем было горевать. Дальнейший путь – забота знати, пропитание и заработок магов тоже не сильно беспокоили.

Каждый из них, в радужном предвкушении, грезил, как возрастет их стоимость найма, когда легенды об этом путешествии облетят светлый Мир. А то, что облетят – никто из них не сомневался. Если они сами устали удивляться, то циркачи и кочевые сказители – баюны – обязательно воспользуются возможностью удивить зрителя. Приврут, конечно, куда без этого. Но тут и без прикрас – уже легенда. Оборона горстки вчерашних мужиков, женщин – почти рабынь, детей, горстки крестоносцев против тысячи Неприкасаемых, тысяч Бродяг, сотен Змей – уже невероятна. А бой командира с неведомым, но зловещим и очень сильным Воином Тьмы? Этот бой – отдельная легенда. Так что маги не унывали.

Не унывали и молодожены. Смеялись, веселились. Для них пока все это приключение – сплошной свадебный подарок. Много, причем – невероятных, подарков.

Не унывал и Корень. Он и так брал у жизни все, что мог. Зубами вырывал у Судьбы то, что считал своим, не упускал ни единой возможности подняться над серым и унылым болотом обыденности, приблизиться к своей тайной, очень тайной, скрываемой даже от самого себя, мечте – наследственный титул и земли – своим потомкам.

Мечта эта зародилась после того душевного потрясения, какое он испытал, впервые ударив Белого. Зная, что он – наследник. Ожидая неминуемой и жесточайшей казни от ненавистного знатного отпрыска. Ненавистного – не потому, что он плохой, а потому, что Корень ненавидел всю знать – скопом и сразу. Но не столько ожидание неминуемой казни угнетало Корня, сколько запретность самого этого поступка. Не то что бить, прикасаться не смей к тому, кто выше тебя по положению в обществе! А Корень нарушил это моральное табу. Но наследник поступил благородно – забыл об уроне, нанесенном не только чести самого Белого, но и нарушением самих устоев общества – неприкасаемости знати, особенно – монарха! И за это благородство и милосердие Корень возненавидел Белого еще сильнее. Думая, что Белый пожалел Корня из-за сестры, возненавидев заодно и ни в чем неповинную влюбленную девушку. И тогда, подспудно, и родилась эта мечта – утереть нос этому зазнайке – Белому. Победить его – на его же поле. Быть благороднее самого наследника, быть сильнее прошедшего подготовку Паладинов воина, быть умнее выученного университетами зазнайки, быть хитрее и изворотливее искушенного и тертого придворными интригами царедворца. «Быстрее, выше, сильнее» – сказал тогда Старик, считав Корня, как открытую книгу. Да! Именно так! Быть лучше!