Арсенал ножей - Гарет Л. Пауэлл

– Не останавливаться, – бросила я им.

Под нами шевелился сплошной слой лап и клешней, и я успела пожалеть, что строители моста не позаботились протянуть перила.

Новый плазменный импульс ожег ряды подступающего зверья светящимся перегретым газом. Я встала за плечом у стрелявшей.

– Займись серединой, – сказала я ей, – а я расчищу края.

Перегнувшись через нее, я сняла рака, норовившего по краю мостков пролезть над грудой павших собратьев. Два выстрела в морду – и его лапы разжались. Рак свалился обратно в яму.

– Тебя как зовут? – спросила я.

– Рили. Рили Эддисон.

– Привет, Рили.

Придерживая свободной рукой за плечо, я потянула ее за собой назад, временами приостанавливаясь, чтобы сбить одинокого рака, чудом избежавшего плазменного шквала.

На середине моста, высоко над углублением чаши, нас от ближайших клешней отделяло около двадцати пяти метров.

– Ну, – дернула я Рили за рукав, – так сойдет, теперь ходу!

Мы развернулись и побежали.

Впереди Клэй удерживала свой конец мостков, выстрелами сбивая подбирающихся к ней клешнястых чудищ.

Дождавшись нас, она дала напоследок два выстрела и посторонилась, пропуская. Едва мы ступили в туннель, Клэй догнала нас и запечатала за собой дверь.

На минуту мы бессильно привалились к стенам и стояли так, с трудом втягивая в себя воздух. Руки у меня тряслись, ноги были как разварившиеся макаронины. И тут раздался грохот. Раки выползли наконец из чаши на мост и теперь бились телами о дверь.

– Надо идти, – сказала Клэй.

Я только молча кивнула в ответ. С осторожностью я вывела всех четверых по короткому отрезку коридора к туннелю, ведущему в ангар с нашим челноком.

– Что слышно от «Собаки»? – спросила шедшая в арьергарде Клэй.

– С последней связи – ничего.

– Думаешь, она приняла твой план?

– Понятия не имею.

Столько всякого могло случиться… Почем знать, может, нам предстоит робинзонить здесь, в кишащем свирепыми металлическими многоножками астероиде.

Мы уже подходили к концу коридора. Клэй оглянулась, нет ли погони, и заключила:

– Надо думать, это скоро выяснится.

Войдя в туннель, я сразу заметила перемену. Воздух остался таким же холодным и неподвижным, и пещерный ход был так же просторен, но по стенам и палубе протянулись борозды, а пол по всей длине засыпал мелкий щебень. Слева от себя я видела далекий свет ангара. Справа, в полукилометре от нас, туннель что-то перегораживало. Я долго не могла понять, что вижу. А потом узнала и подавилась криком.

«Злая Собака» врезалась в правую стену туннеля, пропахав по полу глубокую канаву. Мы видели ее с кормы, прямо на нас смотрели круглые провалы основных дюз. Из трещин в бронзовой броне валил черный дым. Башню одного из оборонительных орудий вмяло ей в бок, и я с отчаянием представила, сколько еще разрушений мы увидим вблизи.

– Вот черт… – выдохнул стоявший рядом мужчина.

Он все прижимал девочку к груди, будто боялся спустить ее с рук. Словно, стоило на миг разжать объятия, кто-то из них мог исчезнуть.

– …это ваш корабль?

Опять замечательная посадка.

Замечательная.

Просто замечательная.

Отказы всех систем. Пожар на трех палубах. Помяты пластины обшивки от носа до кормы.

Думал, первое правило космических сражений – не таранить другие корабли. Простейший здравый смысл. Начальный курс обучения.

Так нет же.

Бедовая Собака решает влететь прямо в бок большой скалы.

Теперь надо делать много работы.

Много работы, нет отдыха.

Даю потомкам задания. Заваривать, выпрямлять, ставить на место. Паять. Подключить отказавшую систему пожаротушения. Достать со складов запасные части. Установить принтеры на производство недостающих узлов.

Весь корабль – как Мировое Древо после большой бури. Ветви погнуты, побиты. Сорваны листья.

Много работы.

Много работы, нет отдыха.

Нет отдыха.

Нет отдыха на этом глупом, безрассудном корабле.

Она меня изводит.

С ней опасно.

Но я ее люблю.

Не буду отдыхать, пока не починю ее.

Нет отдыха. Работа без конца.

Вечное терпение.

Верность и преданность.

Невысказанная любовь.

И где этот древа-не-знающий гаечный ключ?

Еще одна торпеда рассыпалась искрами на непробиваемом боку «Неуемного зуда». Пока все наши снаряды продвинулись не далее устья ангара. Он, хоть и позволял вместить тяжелый крейсер класса «хищник», для ракет, рассчитанных на детонацию при сближении, а не при точном попадании представлял довольно малую цель.

Наблюдая, как торпеды штопором вкручиваются в мишень, я поймала себя на мысли: что бы сказала о происходящем поэт Она Судак? Как бы она отнеслась к обстрелу древней святыни? Я улыбнулась. Пожалуй, разразилась бы длинной и страстной эпической моралите в стиле «Озимандии» Шелли, но без его красноречивой лаконичности.

Всего год от моей последней поэмы, а мне уже трудно вспомнить, что такое – быть праздной литераторшей, и отвечающая за творчество часть мозга у меня заперта на сто замков. И в многомесячной принудительной праздности камеры я не сумела взяться за стило, чтобы выразить свои чувства. Как будто потеряла эту часть души в Галерее, где умер Адам.

Глупый мальчик Адам: даже узнав во мне самую известную военную преступницу Конгломерата, он неуклюже пожертвовал собой ради моего спасения. А я, не сумев удовлетворительно истолковать этот беззаветный поступок, лишилась способности и желания писать что-либо – для вечности или на год вперед.

Какая горькая ирония, подумалось мне. Я, на руках которой кровь целого мира, эмоционально кастрирована смертью одного незрелого и почти бесталанного мальчишки.

Из камня – с глубины в добрую сотню метров от устья ангара – ударил свет. Выбранившись про себя, я приказала выпустить еще одну торпеду.

Сзади ко мне на мостик ковылял медведь-аватара, шаркал лапами по мраморному полу.

«Мы принимаем передачу с нимтокского судна», – произнес он, впихивая слова мне в мысли.

Я чуть было не велела показать сообщение, хотя в этом не было особого смысла. Нимтокский язык – щелчки и чириканье, для людей совершенно невнятен. Я попросила дать перевод.