Античная философия. Краткий курс - Елена Пронина

Говоря о рабстве социальном[163], Сенека противопоставлял внутреннюю свободу внешней зависимости тела. Он отмечал, что рабство не проникает в человека в целом. «Тот, кто думает, что рабство распространяется на всю личность, заблуждается: ее лучшая часть свободна от рабства. Только тело подчинено и принадлежит господину, дух же сам себе господин…»[164]. Душа принадлежит самой себе, господин не может ее продать или купить, подобно телу. Таким образом, Сенека подчеркивал, что рабство – это состояние тела, а не души.

В трактате «О благодеянии» он писал, что в раба заложены те же начала гордости, чести, мужества, великодушия, какие «в душе дарованы и другим существам, каково бы ни было их общественное положение»[165]. Истинное благородство зависит не от рождения, а от добродетели, которая доступна всем. Об этом свидетельствует то, что нередко господа в этом отношении стоят ниже своих рабов, добровольно пребывая в полной зависимости от своих страстей – похоти, жадности, честолюбия.

Сенека дал собственную формулировку «золотого правила» этики: «Обращайся с подчиненными так, как хотелось бы тебе, чтобы поступали с тобой те, которые выше и сильнее тебя».

Главного врага свободы Сенека видел в теле человека, а его душу он считал оплотом человеческой свободы. Состояние души зависит не от материальных благ, а от особого отношения человека к своему настоящему, прошлому и будущему, а также к жизни в целом. В духе греческого стоицизма римский стоик проповедовал пассивность, при которой человек примиряется со всем происходящим вокруг. «Мы не можем изменить мировых отношений. Мы можем лишь одно: обрести высокое мужество, достойное добродетельного человека, и с его помощью стойко переносить все, что приносит нам судьба, и отдаться воле законов природы»[167].

Счастье человека состоит не в борьбе с обстоятельствами, а в его отношении к событиям и обстоятельствам. «Каждый человек несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным»[166].

Со свободой Сенека связывал самоубийство. Жизнь при императорском дворе была такова, что свободу там было сохранить трудно даже философу-стоику, который был вынужден идти на компромиссы с собственной совестью.

Собственно говоря, Сенека открыл и ввел в стоицизм понятие совести как моральной основы человека. Совесть – это духовная сила, «бичующая злые дела»[168]. Злоумышленник может уйти от преследования закона, но убежать от совести не может никто. «Когда совесть нечиста, можно остаться безнаказанным, а уверенным нельзя. Даже не пойманный думает, что его вот-вот поймают, он ворочается во сне, и едва заговорят о каком-нибудь злодействе, вспоминает о своем: оно кажется ему плохо скрытым, плохо запрятанным. Преступник может удачно схорониться, но полагаться на свою удачу не может»[169]. Чтобы избежать укоров совести, необходимо сохранять нравственную чистоту.

В атмосфере цесаризма, где процветало бесправие и где по обвинительным приговорам погибло в мирное время больше граждан, чем в любую гражданскую войну, следовать нравственным нормам и ощущать себя свободным было крайне затруднительно. Поэтому Сенека перенес свободу в жизнь после смерти, и тема смерти стала одной из постоянных тем его размышлений. Задачу философии он видел в том, чтобы научить человека не только жить, но и умереть. «Пока не пришла старость, – писал он Луцилию, – я заботился о том, чтобы хорошо жить, в старости – чтобы хорошо умереть; а хорошо умереть – значит умереть с охотой»[170].

Вся жизнь человека должна быть подготовкой к смерти. По словам римского философа, дурно живет тот, кто не умеет хорошо умереть. Именно ради этого надо научиться спокойно и с достоинством переносить все опасности и лишения, беспрекословно подчиняясь самым неожиданным ударам судьбы. Но в то же самое время необходимо проявлять внутреннюю активность, ведя постоянную борьбу с собственными страстями и искушениями.

Для стоиков жизнь и смерть – вещи безразличные, потому что ни одно из них нельзя отнести к безусловному благу или злу. Жизнь представляет собой ценность только в силу ее нравственной основы, а смерть не может быть только злом в силу того, что предустановлена божественным законом. Поэтому смерть нужно принимать, подобно Зенону Китийскому, как часть божественной воли. Тот, кто утверждает, что нельзя творить насилие над собственной жизнью, сам себе преграждает путь к свободе. Но мудрость божественного устроения мира такова, что человеку дан один путь в жизнь, а для ухода из нее – множество.

Вспомнив слова Эпикура: «Жить в нужде плохо, но только нет нужды жить в нужде», – Сенека попытался ответить на вопрос: «А почему нет нужды? Потому что к свободе повсюду открыты дороги, короткие и легкие. Поблагодарим бога за то, что никто не может навязать нам жизнь и мы в силах посрамить нужду»[171]. Любая глотка, шея, сердце, жила в теле – все это дороги, по которым можно убежать из рабства в мир свободы.

Однако, вслед за Древней Стоей, Сенека признавал рационально мотивированный уход из жизни. Иррациональные причины добровольной смерти, такие как скука, тоска, отвращение к жизни, жажда смерти, он считал недостойными мудреца. Нельзя уходить из жизни под влиянием страсти. Они противны разумной природе человека. Сенека учил, что их надо не ограничивать, а искоренять, чтобы достичь полного бесстрастия.

Только принуждение, неотвратимость казни, рабство делают смерть одной из обязанностей мудреца. Эти крайние явления жизни оправдывают добровольный уход из нее, поскольку лишают человека возможности исполнять его нравственный долг перед своей природой и перед другими людьми. Но если такая возможность остается, никто не вправе прибегать к самоубийству. Сенека наставлял Луцилия, что, как бы ни угнетали его болезни и старость, он не должен уходить из жизни, пока его жизнь нужна близким.

Надежным источником счастья, согласно Сенеке, является способность человека принимать и выносить удары судьбы, сохраняя при этом мужество и стойкость, делая правильный выбор в соответствии с моральными нормами и исполняя свой нравственный долг. Верный путь к счастью – это следование судьбе и долгу. Это путь человека, который подчинил тело духу, а страсти – разуму и стал господином самого себя.