Австро-Венгрия. Судьба империи - Ярослав Шимов

К началу ХХ столетия 29 % личного состава армии составляли немцы, 18 – венгры, 15 – чехи, 10 – южные славяне (сербы, хорваты, словенцы и боснийские мусульмане), 9 – поляки, 8 – русины (украинцы), по 5 – словаки и румыны и 1 % – итальянцы. Среди офицеров доминировали немцы и венгры, славян представляли главным образом хорваты, поляки и чехи, но почти не было сербов, румын, словаков и русинов. Все это создавало почву для недовольства. Так, венгерская военная и политическая элита долгое время вела борьбу за применение венгерского языка в качестве командного у гонведов. В ответ наиболее упрямые представители монархии, в том числе наследник престола Франц Фердинанд, устраивали гонения на венгерский язык в подразделениях регулярной армии, где служили венгры. В 1890 году во время службы командиром 9-го гусарского полка, дислоцированного в Шопроне на западе Венгрии, молодой эрцгерцог (ему было тогда 27 лет), плохо владевший венгерским, заставлял подчиненных разговаривать по-немецки даже вне службы. Авторитета в венгерской среде Францу Фердинанду это не прибавило. Немало шума наделала и другая военно-языковая история: в 1906 году один национально сознательный чешский нижний чин на построении, услышав свое имя, упорно отвечал не немецким Hier! (“Здесь!”), а чешским Zde!

В императорской и королевской армии существовали своего рода предохранители против трений между разными народами. Если в каком-то полку представители той или иной национальности составляли свыше 20 % военнослужащих, их язык признавался полковым; его знание на уровне, необходимом для нормального несения службы, являлось обязательным для всех офицеров и унтер-офицеров части. Командным языком при этом (для всех войск, кроме гонведа) был немецкий, и каждый солдат, не говоря уже об офицерах, обязан был понимать на этом языке хотя бы основные команды и военные термины. Последний конюх в армейском обозе, будь он словак, румын или украинец, должен был отличать Ruht! (“Вольно!”) от Habacht! (“Смирно!”), а Abtreten! (“Разойдись!”) от An! Feuer! (“Пли!”).

Немецкий являлся также служебным языком вооруженных сил, на нем велась переписка между армейскими структурами, им пользовались суды, тыловые и хозяйственные службы.

“Многонациональная армия была изначально создана как организм наднациональный, и, несмотря на ее внешнюю немецкость, какие-либо проявления национализма в ней не должны были иметь места. Главным сторонником и защитником этого принципа считался император”, – пишет чешский военный историк Иван Шедивы. Он прав: Габсбургам удалось воспитать такую традицию лояльности военных правящей династии, что недовольство крайне редко принимало форму открытого неповиновения. Каковы бы ни были их личные успехи или неудачи на поле брани, Габсбурги всегда относились к армии с особым вниманием, а солдаты монархии, в свою очередь, воспитывались в духе преданности царствующему дому.

Именно эта лояльность военных избавила Габсбургов от кошмара Романовых или испанских Бурбонов – организованных гвардией дворцовых переворотов, которые весь XVIII век сотрясали Россию и почти все XIX столетие – Испанию. Австрийская, позднее – австро-венгерская, армия была инструментом в руках власти, но не соперником власти и тем более не самой властью. Преданность австро-венгерских военных трону иногда даже выглядела трогательной. В ноябре 1918 года, когда уже было ясно, что дело монархии проиграно, фельдмаршал Светозар Бороевич де Бойна (один из немногих высших военачальников-сербов), прозванный “львом Изонцо”[57], послал Карлу I телеграмму, в которой сообщал, что располагает достаточным количеством лояльных войск для переброски их с Итальянского фронта в Вену и восстановления власти монарха. Последний император, человек миролюбивый, отказался от предложения Бороевича, не желая проливать кровь подданных (пусть и не считавших себя более таковыми) в борьбе, которая не сулила ему победы. А фельдмаршалу лояльность обошлась дорого: после распада Австро-Венгрии он автоматически стал подданным Королевства сербов, хорватов и словенцев, но эта страна не захотела воспользоваться услугами солдата, много лет служившего Габсбургам. Дом фельдмаршала в Загребе разграбили, Бороевич и его супруга существовали на небольшую пенсию кавалера ордена Марии Терезии. Семья распродала даже немногочисленные ювелирные украшения. Такая жизнь надломила фельдмаршала, и он, гордившийся тем, что не болел ничем серьезнее простуды, умер в мае 1920 года в Клагенфурте от сердечного приступа. Бороевича похоронили в Вене, расходы на его погребение взял на себя низложенный император Карл.

Пример фельдмаршала – скорее исключение, чем правило. Большая часть солдат и офицеров императорской и королевской армии восприняла крах империи не с чувством протеста или отчаянием, а с усталым равнодушием, неудивительным после четырех лет изматывающей войны. Но пока монархия существовала, армия верно служила ей – убежденные противники Габсбургов, перешедшие на другую сторону фронта, составляли небольшую часть австро-венгерских вооруженных сил. Многонациональная армия Габсбургов избежала раскола по национальному признаку (хотя напряженность в отношениях, к примеру, между чехами и венграми возникала, драки между чешскими солдатами и гонведами, подобные описанной Гашеком в “Швейке”, действительно случались). В самом конце войны были и случаи мародерства и насилия со стороны солдат из подразделений, которые после перемирия снимались с фронта и расходились по домам. Особенно много шума наделало убийство 31 октября 1918 года “революционными” солдатами (в действительности, судя по всему, бандой грабителей, частично состоявшей из солдат) бывшего премьер-министра Венгрии “железного” Иштвана Тисы. Самые крупные волнения в вооруженных силах Австро-Венгрии вспыхнули в феврале 1918 года в Каттаро (теперь Котор в Черногории), где располагалась одна из баз ВМС. Однако к мятежу, который попытались поднять моряки крейсера Sankt Georg, не присоединилось большинство их товарищей. Зачинщиков бунта во главе с чехом Франтой Рашем отдали под трибунал; несколько человек расстреляли. Даже их можно назвать революционерами лишь с натяжкой: мятежники добивались улучшения рациона и создания “справедливого государства”, но не требовали низложить императора.