Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Я часто приходила к постели этого человека и каждое утро обрабатывала его ужасные раны. Казалось, он узнавал меня. За несколько минут до смерти я стояла над ним, глядя на его маленькое, загорелое, несчастное лицо. Он медленно поднял веки и повернул ко мне лицо. Было ясно, что он сейчас в полном сознании, что узнает меня. Он долго внимательно глядел на меня, затем его лицо озарилось едва заметной, неуверенной, мягкой улыбкой. Я склонилась над ним. Две слезинки появились в глазах, все еще глядящих на меня, и медленно скатились вниз по щекам. Затем с едва слышным вздохом он умер.

Другой смертью, которую я буду помнить всегда, была смерть ребенка. Это была дочь молодого священника, который отпевал в нашем госпитале умерших. Он недавно овдовел, а так как представители белого духовенства в России должны были жениться перед принятием сана, и только единожды, он не мог больше иметь семьи.

Его единственным утешением в горе была маленькая дочь четырех или пяти лет. Он был очень беден, и никто ему не мог бы помочь, а тем не менее малышка была всегда чисто и опрятно одета. Иногда по моей просьбе он приводил ее в госпиталь, и я давала ей яблоки или иногда новое платье.

Вдруг девочка заболела. Доктор Тишин осмотрел ее и обнаружил менингит. Когда по прошествии нескольких дней у ребенка не наступило улучшение, я велела принести ее в госпиталь и поместила в отдельную комнату.

Она надолго проваливалась в беспамятство и едва могла дышать. Только по рефлекторным движениям рук и дрожанию маленьких пальчиков можно было временами понять, что она еще жива. Отец очень часто приходил навещать ее и часами молча стоял у постели девочки. Казалось, что, даже когда она была без сознания, его присутствие действовало умиротворяющее.

Прошло две недели. Ближе к вечеру я сидела с отцом Михаилом и доктором Тишиным. Старуха Зандина пришла за Тишиным: «Наша Танюша умирает, Виктор Иванович. Я послала санитара за ее отцом».

Тишин и я пошли в комнату, где лежал ребенок. Девочка лежала, напряженно скорчившись с запрокинутой головой; ее дыхание вырывалось из горла со свистом и бульканьем. Мы ничего не могли сделать. К тому времени, когда прибежал ее отец, она была уже мертва.

Вбежав в комнату, он взглянул на нас испуганными вопрошающими глазами и по нашему молчанию понял, что случилось. Отец приблизился к кровати, встал возле нее на колени и, положив свою голову на маленькую белую ручку, замер. Это было просто, даже обыденно, и все же я никогда не видела такой безутешной тоски, такого страшного страдания, какое выражала эта безмолвная фигура на полу у кровати.

Тело положили в гроб. Два дня спустя отец отслужил погребальную службу. Было понятно, что он хоронил все, что привязывало его к жизни. Через несколько недель он уехал из Пскова, и мы узнали, что он ушел в монастырь.

Прошла зима, и приближалась Пасха – самый большой и самый радостный праздник в году. Я старалась придать ее празднованию всю должную торжественность, сделать с ее помощью перерыв в однообразии больничной жизни. Приготовления мы начали за неделю. Месили тесто, жарили молочных поросят, красили яйца. Под руководством Зандиной были вычищены все палаты, сияло каждое окно.

Тем временем на Страстной неделе в церкви проходили торжественные и печальные богослужения, преисполненные поэтического и волнующего смысла.

Теперь отец Михаил в своем инвалидном кресле проводил почти целые дни в часовне, руководя богослужениями, пением, а в канун Пасхи именно он присматривал за украшением церкви. Ученицы церковной школы, которых мы в других случаях видели редко, пели в хоре и тоже помогали нам. Мы, медсестры, урывали время между своей работой в палатах и операционных, чтобы заглянуть и в церковь, и на кухню. В воздухе витало оживление.

Греческая православная церковь начинает празднование Пасхи короткой службой в воскресную полночь, за которой следует месса. Я пригласила на эту службу командующего армиями Северного фронта, чей штаб находился в тот момент в Пскове, губернатора города и других высокопоставленных чиновников.

Задолго до назначенного времени наши раненые, одетые в новую одежду, с густо напомаженными волосами, были выстроены ровными рядами. Медсестры, в накрахмаленных шуршащих передниках и головных уборах, сновали вверх и вниз по лестнице. Доктора, чувствующие себя очень неловко в тесных мундирах с высокими воротниками, прохаживались по лестничной площадке, спотыкаясь о свои сабли. За иконостасом шептались священники, тогда как ученицы школы стояли тихо, построенные рядами на месте, предназначенном для хора, весело и лукаво переглядываясь с ранеными.

За несколько минут до полуночи прибыл командующий нашим фронтом в сопровождении большой свиты из офицеров и городских чиновников. Они вошли в церковь, звеня шпорами, и заняли свои места.

Теперь священники вышли из алтаря и встали друг за другом. У всех в руках появились зажженные свечи. Началась служба. После первых слов молитвы священнослужители затянули нараспев слова гимна; звучные стихи были подхвачены свежими, юными голосами хора. Громче и громче становились торжественные пасхальные песнопения, все радостнее звучал гимн вечной надежде и вечной жизни.

После богослужения я обошла палаты в сопровождении Зандиной и нескольких санитаров, которые несли корзины, полные фарфоровых, шоколадных и яиц из мыла для всех раненых. Последней палатой, которую мне надо было посетить, была та, где у нас лежали несколько пациентов, больных столбняком. Трое из них, особенно тяжелых, лежали в кроватях, с обеих сторон огороженных досками, чтобы они не упали, когда начинаются судороги. При них постоянно были несколько сильных санитаров. И все эти трое радостно заулыбались, когда я подошла к ним и положила каждому в руку фарфоровое яйцо с красной ленточкой.

Сделав это, я присоединилась к остальным служащим больницы, для которых я также приготовила небольшие подарки. И все вместе в отличном настроении мы разговлялись и разошлись только к утру.

Делая мне свой доклад на следующее утро, в пасхальное воскресенье, Зандина сказала, что больные столбняком умерли той ночью, все трое. На следующий день три открытых гроба стояли рядком в церкви, и у каждого умершего в руке было фарфоровое яйцо с красной ленточкой.

Ученицы, свободные по случаю праздника, предложили отпеть их. И снова их юные голоса взмыли радостно ввысь, провозглашая победу над смертью.

Я пошла на кладбище. Деревянные некрашеные гробы поставили на три повозки. Священник с распятием в руке и хор учениц возглавляли процессию. За ними двигались повозки, а позади шли Зандина и я. Было начало весны, и погода была прекрасная. Солнце заметно пригревало и превращало снег под нашими ногами в глубокое серое месиво. Шумели грачи; воробьи, дерзко чирикая, стаями вылетали из-под самых наших ног, а голуби с громким воркованием важно разгуливали по дорожкам.

Всю дорогу мы слышали звучавший впереди торжественный хорал «Христос воскрес!», который то заглушался, замирал, затем опять словно взмывал ввысь над беспорядочным или гармоничным, но всегда ликующим перезвоном пасхальных колоколов. И на кладбище, когда мы опускали гробы в еще замерзшую землю под аккомпанемент этих мелодичных весенних звуков, вечно молодых, вечно радостных, я подумала, что хотела бы умереть в это время года.