Тени незабытых предков - Ирина Сергеевна Тосунян

диалектических, парадоксальных связей между людьми. Но наличие подтекстовых отношений развивало традиции именно русского искусства, искусства скромного. Скромной и великой литературы.

– Боюсь, что сегодня все меньше становится людей, которым интересны и подтекст жизни, и подтекст настроения. Да и людей «со своим подпольем» не так уж много! Что может заставить жить такой жизнью, когда, кажется, уже дозволено все?

– Я говорю сейчас об искусстве, а не о жизни. Сейчас, разумеется, тоже есть гнет, в этом смысле ничего не изменилось, хотя изменилось очень многое. Изменилась интеллигенция, которая раскололась на буржуазию (в большей своей части) и отдельных интеллигентных людей. И так во всем мире. В любом конце земного шара можно встретить чудака, который переводит Венедикта Ерофеева на какой-нибудь язык суахили, это и есть интеллигент. У нас как сплоченное, хотя и сдавленное сверху сообщество интеллигенция перестала существовать. Но уверен, есть абсолютно все: и жизнь первая, и жизнь вторая, и жизнь третья, совсем глубинная. И писать об этом надо, и снимать картины надо. Между прочим, в Европе сегодня снимают замечательные картины о человеке, о простом человеке. Они сложены совершенно как соцреалистические, вот только без лакировочного элемента. А какой-нибудь «Сын» братьев Дарденн – это та же «Охота на лис», но сделанная более современными, сегодняшними средствами, и это притча, в которой быт имеет пятистепенное значение.

– Это тот путь, который вы видите?

– Для себя? Я не знаю, какой путь – для меня. А для кино – конечно. Простые и непростые истории о человеке.

– Вам интересен любой человек?

– Мне интересен любой человек, в том числе и я сам.

– Как правило, вы берете явление и умножаете его на фигуру. Не страшно становится после этого? Если, скажем, заниматься этим сегодня, очень печальная картина рисуется. Помните, недавно по телевидению прошли сюжеты о том, что у нас сейчас появятся новые узаконенные дружинники – придомные и околоподъездные бабушки и дедушки, призванные следить за соседями и облеченные властями заниматься доносами на соседей? Мне сразу вспомнился ваш фильм «Плюмбум». Приходим к тому же?

– Это был 1986 год. Тогда нам с Абдрашитовым было интересно над этим работать. Но я не думаю, что мы «приходим к тому же». Если раньше это было вектором жизни, то сейчас – только часть жизни, а сама жизнь многогранна, интересна и чрезвычайно плодотворна. Просто, чтобы она стала искусством, нужно новое дыхание, нужны новые люди, новые силы. Я думаю, что среди сегодняшних тридцатилетних уже есть люди, вполне способные сделать современное искусство человеческим.

– Потому что это новое поколение выросло без того гнета, который испытали на себе вы?

– Нет. Дело не в свободе, которая была дана. Просто после того, что произошло у нас в стране больше десяти лет назад и произвело сумбур в головах, видимо, многим стало не до искусства. И потому наши первые капиталистические фильмы очень примитивны, это грубый продукт, простая жвачка, к которой, однако, привыкает душа, а мозги атрофируются. Но время жвачки прошло, наступает время, когда должны появиться новые писатели, новые фильмы. А телевизионные начальники почему-то по-прежнему считают человека хуже, чем он есть, и апеллируют к худшему в человеке, к самому глупому в человеке: с одной стороны, потакают худшему, а с другой – дают оптимистическую сказочную картинку, которой никто не верит. И это выглядит как издевательство. Но со временем процент человечности увеличится. Уже сейчас рынок фильмов про бандитов перенасыщен, уже ищут просто человеческие истории, и рынок сам поворачивается в сторону свежей мысли.

– Что вы называете «свежей мыслью»? В этом мире уже было все, ничего нового в сфере чувств не придумать, если только сюжет.

– Нет, я имею в виду соотношение писателя и сюжета, соотношение таланта и сюжета. Чем талантливее человек, тем интереснее его смотреть, слушать, читать. И все будет как в первый раз.

Часть третья

Американские сюжеты в российских коннотациях

Сергей Параджанов. Художественный образ накрытого стола

Разговор с Александром Литовченко, актером, режиссером, неординарным человеком, наделенным пылким умом и живым, практически авантюрным воображением, случился не запланировано, а, что называется, «вне графика». И… благодаря Сергею Параджанову. Который, как всем известно, тоже имел превосходное авантюрное воображение и упорно, упоенно и неиссякаемо занимался мифотворением и мистификацией, придумывая о себе и о других сногсшибательные истории, где вымысел прихотливо и круто сплетался с происходившими на самом деле событиями. Да так мастерски их обрамлял, что и сегодня не расплести, где правда, где вымысел, где намек, где ретроскопическая аберрация памяти…

А дело было так. На площадке Theatre You (San Francisco, Bay Area) Александр Литовченко и актриса Елена Сикорская, его партнер и сорежиссер спектакля, поставили и замечательно, с аншлагами сыграли романтико-абсурдистскую «пьесу на двоих» известного французского драматурга Бенуа Фуршара «Диковинная болезнь». После спектакля, во время фуршета, из нескольких брошенных актером фраз я узнала, что в самом начале своей артистической карьеры он около четырех лет прослужил в Тбилисском ТЮЗе. Когда были названы годы, меня осенило:

– Александр, уверена, Вы не могли пройти мимо такого уникального явления, как Сергей Параджанов… Он тогда жил в Тифлисе.

– Нет, Ирина, не только, как вы сказали, «не прошел мимо», но волею судьбы, вернее, волею Гарика Параджанова, племянника Сергея Иосифовича, познакомился и даже часто с ним общался…

– Счастливое для меня, журналиста, обстоятельство. Ведь дом на Коте Месхи, где жил Параджанов, его сын Сурен в 1995 году продал грузинской семье за пять тысяч долларов. Мне рассказали друзья, что там теперь висит табличка: «Гостевой дом». И, думаю, комнаты в этой гостинице вполне востребованы. Есть много людей, которые так же как и я называют Параджанова гением и, естественно, хотели бы узнать о нем как можно больше. Атмосфера тех лет. Люди, его окружавшие… Расскажите все, что помните, я знаю, что у актеров память цепкая, глубинная, фотографическая… Как Вы вообще оказались в Грузии?

– У меня был друг, Леня Рубановский, на пару лет старше меня. Окончив школу, он поступил не в театральный институт, как я (поскольку был еврей, ну, понимаете, с этим пятым пунктом все было сложно), а в Институт культуры. Окончил факультет режиссуры. И вот как-то Леня мне позвонил – я тогда активно искал, в какой бы театр устроиться, – и предложил:

– У нас есть вакансия. Приедешь?

– Куда, – спрашиваю, – ехать?

– В Тбилиси…

– Приеду. Почему нет? Русский театр… Хороший город…

Прилетаю в Тбилиси. 1987 год. Февраль…

– Вот приехали Вы в Тбилиси в феврале. И