Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле - Вадим Волобуев

Главной проблемой во взаимоотношениях двух народов оставался вопрос западной польской границы. Коминеку предстояло решить неподъемную задачу: как составить обращение, чтобы не обидеть ни одну из сторон? Разумеется, польские иерархи осознавали всю щекотливость своего положения. Они могли бы отделаться формальным приглашением, умолчав о расхождениях. Однако примас решил иначе. Когда, если не теперь, залечивать вековые раны, соединяясь в общей молитве? Поступая так, он действовал наперекор традициям польской церкви, которая обычно ставила во главу угла интересы нации, а уж потом евангельские заповеди. Но и времена наступили иные. Собор напомнил епископам, что все они – прежде всего братья во Христе. В эпоху глобальной церкви ютиться в национальных квартирах было уже не с руки. И Вышиньский принял этот вызов.

Составленное Коминеком обращение было выдержано в примирительном тоне. Оно подробно живописало, сколь многим поляки обязаны культурному влиянию немцев, не избегало трагических моментов взаимной истории, и выражало сочувствие тем жителям Германии, кого послевоенное изменение границ согнало с насиженных мест. Коминек вроде бы даже оправдывался перед немецкими пастырями, говоря, что после утраты восточных земель поляки не могут отказаться от новоприобретенных территорий, иначе страна опять скукожится до размеров генерал-губернаторства. Большую смелость надо было иметь, чтобы заявить такое во времена, когда всякое напоминание о кресах влекло подозрение в подрыве польско-советской дружбы, а следовательно – в государственной измене. И все же Коминек, а вслед за ним епископат, пошли на это, чтобы представить немецким епископам картину во всей полноте. Они не хотели спорить с ними, они пытались объяснить!

«И несмотря на все это, – говорилось в обращении, – несмотря на то что все мы обременены прошлым, именно в такой ситуации, достопочтенные Братья, призываем Вас: попытаемся забыть. Хватит полемики, хватит холодной войны! Пусть завяжется диалог, к которому стремятся Собор и папа Павел VI». И уже в самом конце прогремели знаменитые слова, которых никто не ждал: «Исполненные христианского, но вместе с тем человеческого духа, мы протягиваем Вам, сидящим на скамьях этого Собора, наши руки, прощаем Вас и сами просим прощения»[363]. Так слова древнего поэта, потрясшие католический мир двумя годами раньше, прозвучали вновь, чтобы потушить огонь вражды между двумя народами. И под ними подписались люди, прекрасно помнившие, как «высшая раса» старалась низвести их до положения рабов.

Войтыла был одним из немногих, кого примас допустил к редактуре текста. Более того, именно ему наравне с Коминеком Вышиньский доверил передать «Обращение» представителям немецкого духовенства перед его публикацией. Польские власти не были официально уведомлены о происходящем, что и понятно: контакты внутри церкви их не касались, церковь ведь отделена от государства. И все же, во избежание недоразумений, Коминек опосредованно поставил в известность свое правительство, передав текст «Обращения» римскому корреспонденту газеты «Трыбуна люду». Корреспондент заверил епископа, что у руководства страны нет претензий к иерархам. Но говорил ли он правду? Существует предположение, что амбициозный журналист изобразил дело таким образом, будто документ попал к нему окольным путем и вопреки воле епископата[364].

Это письмо, исполненное евангельского духа, разожгло нешуточные страсти в Польше. Гомулка, ознакомившись с ним, впал в ярость. Как! Его сограждане посмели обратиться к немцам через голову дипломатического ведомства, да еще взялись рассуждать о государственной границе, будто не партия здесь решает, а они! Масла в огонь добавил сдержанный ответ немецкого епископата, в котором не было и речи о признании новых границ (что понятно, ведь иерархи не могли нарушить закон своей страны).

Немедленно с цепи были спущены пропагандистские псы. «Прощение? Примирение? – язвила популярнейшая газета „Жиче Варшавы“. – Ну да, мы охотно прощаем поляков и миримся с ними… при условии изменения границ и исправления вреда, нанесенного немцам. Диалог? Дискуссия? Охотно поболтаем, если все будет, как указано выше. Вот ответ, который получили из ФРГ авторы „Обращения“. Неужели они не понимают эту ситуацию? Или притворяются, будто не понимают?»[365]

Прелаты, только что вернувшиеся с собора, будто попали под ледяной душ. Все государственные СМИ принялись изощряться в обвинениях, изображая епископов чуть ли не слепым орудием германского реваншизма. Просить прощения у немцев? За что? За шестилетнюю оккупацию, гибель миллионов и разрушенную Варшаву? И кто уполномочил руководство клира говорить от лица всего народа? Такими вопросами задавались жители страны, потерявшей наибольший процент населения во Второй мировой.

По накатанной дорожке шло разжигание общественной истерии. На предприятиях и в учреждениях созывались митинги, где принимались резолюции с осуждением епископата, причем тон этих резолюций был куда более резок, чем тон статей в прессе или передач по телевидению. «Категорически протестуем против любых попыток безответственных лиц продать интересы польского народа…– заявлялось в резолюции рабочих завода железобетонных и бетонных конструкций в Кракове. – Требуем заклеймить враждебную Польше позицию польского Епископата. Требуем пресечь потуги безответственных клерикалов представлять интересы польского народа и слать от имени этого народа унизительные декларации»[366].

Работники фабрики соды, где когда-то трудился Войтыла, направили ему открытое письмо: «С огромным возмущением и изумлением мы узнали о вашем участии в предварительных переговорах с немецкими епископами, а также в редактировании и подписании „Обращения“, где содержатся панибратские высказывания о жизненных интересах нашего народа… Мы не спрашиваем, забыли ли вы об Освенциме, где между прочим от рук немецких молодчиков тысячами гибли польские священники; забыли ли о выселении детей из Замостья и о кошмарных условиях этого выселения; забыли ли о других чудовищных мерах биологического уничтожения. Этого нельзя забыть. Поэтому мы утверждаем, что наше национальное самосознание оскорбляет ваше участие в редактировании „Обращения“, где идет речь о мнимой вине поляков перед немцами. Немцам нечего нам прощать, поскольку непосредственная вина за разжигание Второй мировой войны и ее жуткий характер лежит исключительно на германском империализме и фашизме, наследником которых является Федеративная Республика Германия. Зная вас как рабочего нашего предприятия во время гитлеровской оккупации, мы выражаем глубокое разочарование вашим негражданским поступком»[367].

Разумеется, все эти резолюции писались не возмущенными рабочими, а совсем другими людьми, отвечавшими за идеологию и пропаганду. Штампованные формулировки и однообразные обвинения настолько бросались в глаза, что даже сотрудники Управления по делам вероисповеданий жаловались на «автоматизм пущенной в ход пропагандистской машины» и «шаблонность» действий[368]. И все же на этот раз пропаганда попала в точку. Многих действительно возмутил поступок церковной элиты. С мест сообщали о многочисленных проявлениях общественного гнева. Даже приходские священники – и те в большинстве осудили «Обращение». Во Вроцлаве горячие головы предлагали запретить архиепископу Коминеку возвращаться в город. Во время митинга в тамошней Высшей школе экономики избили человека, пытавшегося защищать мнение епископов. Сам Коминек пребывал в страхе, опасаясь возобновления репрессий против костела и даже арестов, как при Беруте. Находясь в Австрии, он пытался уговорить Депфнера дать совместное интервью, а затем, 5 января 1966 года, сам выступил перед западногерманскими тележурналистами, объяснив, что «Обращение» не носило политического характера, что оно отражает дух собора, а границы на Одре и Нысе не подлежат пересмотру. В том же ключе было выдержано и заявление епископата от 15 декабря 1965 года, которое цензура не допустила к печати, ибо в нем недвусмысленно указывалось на искажение государственными СМИ содержания письма немецким епископам[369].