Если вчера война... - Олег Таругин

По большому счету, сейчас адмиралу нужно лишь одно: чтобы ему развязали руки. А о том, что Канарис по собственной инициативе уже предпринял ряд довольно рискованных шагов, касающихся агентурной сети, Гитлеру знать совсем не обязательно. Да, риск есть, и риск немалый, но игра стоит свеч! Адольф слишком погряз в своих идеях о мировом господстве, избранности арийской расы и грядущей войне. Любой более-менее здравомыслящий человек, способный хоть на миг отбросить шелуху красивых пропагандистских лозунгов (и завораживающую притягательность гитлеровского красноречия), понимает, что фюрер плохо кончит. И, самое страшное, потянет за собой всю нацию, всех немцев до единого.

Нет, Вильгельм Канарис отнюдь не был столь уж расположен к Советскому Союзу, скорее, наоборот, видет в нем опаснейшего противника Германии, просто, в отличии от многих высокопоставленных шишек в руководстве Рейха, понимал, чем все может закончиться. Да и тайное сотрудничество с Остером и Беком играло свою роль. Но сейчас речь о заговоре против зарвавшегося акварелыдика как раз и не шла: адмирал делал свою игру. Опасную, но весьма и весьма перспективную. Ведь если показания агентов правда а в этом Канарис уже почти не сомневался, то впереди маячит более чем блестящая перспектива... или не менее блестящий провал с непредсказуемым для него лично исходом.

Канарис верил: Сталин знает об их планах. И будет готов. Конечно, русским не удастся поставить на поток всю эту удивительную военную технику, но если они сумеют отразить или надолго задержать их первый удар, блицкриг провалится, не начавшись, и дальнейшая судьба Германии будет предрешена. Слишком уж несопоставимы и людские, и промышленные ресурсы двух стран. А ударит ли Япония в спину большевистскому колоссу — тот еще вопрос. Но вот если убедить Адольфа отсрочить нападение, если договориться с Иосифом, намекнув ему, что и они тоже кое-что знают, если, в конце концов, поделиться полученными данными с Черчиллем и Рузвельтом, то...

— Хорошо, Вильгельм. — Голос фюрера оторвал адмирала от размышлений, и он с трудом сдержал недовольную гримасу. — Займитесь этим вплотную. Вы знаете, я не гоняюсь за химерами, пусть даже они сулят нам несметные сокровища древних валькирий. Докажите мне, что большевики и вправду получили из бездны времен нечто, и я приму решение. Сколько времени вам нужно?

— Мой фюрер, я постараюсь справиться до зимы. Тогда у нас останется время для маневра.

— Долго. Ну хорошо, работайте, Вильгельм. И помните: все славное прошлое и сверкающее будушее великой Германии смотрит на вас сквозь призму веков. И поэтому мне нужны такие доказательства, которым поверю окончательно и бесповоротно. Меня не интересует, во что там верит усатый кремлевский варвар, мне нужны настоящие доказательства! Идите и работайте. Доложите, когда будет результат.

— Хорошо, мой фюрер, я вас не подведу. Разрешите идти?

Гитлер неопределенно махнул рукой и отвернулся к окну за которым по иссиня-голубому небу плыли снежно-белые корабли облаков. Ему всегда нравились облака над могучими Альпами, королевскими горами древней Европы, замершей в ожидании долгожданных и желанных перемен. Перемен, что принесет на распростертых над ее одряхлевшим телом крыльях германский имперский орел!

Москва, площадь Дзержинского, июль — август 1940 года

На Лубянку — Крамарчук так и не привык называть площадь именем первого чекиста — его привезли в одной из машин сталинской охраны. Не на «Паккарде», правда, на куда более скромном «Форде», но тоже неплохо. В комнате вполне предсказуемо дожидался Лаврентий Павлович собственной персоной. Берия сидел за столом в расстегнутом кителе, перед ним стояла бутылка коньяка, надо полагать, из «запасов» самого подполковника. Рюмок было две: одна — наполовину пустая, вторая — сверкающая в лучах послеобеденного солнца девственной чистотой. Ага, именно рюмок: насколько помнил подполковник, до этого в отведенных ему «номерах» водились только стаканы. Хм, интересно. Кроме выпивки, на столе стояли тарелки с какой-то зеленью, нарезанной ломтиками брынзой и сыром, и неизменным лимоном, конечно. «Николашка», стало быть? Ну-ну…

— До6рый День, Юрий Александрович, проходите, присаживайтесь. — Внешне Берия был абсолютно спокоен и вполне благожелателен, но полностью скрыт тревогу не мог даже всесильный наркомвнудел Даже стекла знаменитого пенсне поблескивали как-то…не так. — Как, хм, прошло?

— Нормально, товарищ Берия. — Подполковник расстегнул верхнюю пуговицу камуфляжа и опустился на стул напротив народного комиссара. С этой самой пуговицей он придумал только что: Берия, похоже предлагает ему некую доверительную беседу — вон и кителек расстегнул, и коньячок пьет — так отчего ж не подыграть? Только осторожно нужно, очень так осторожно. — Меня товарищ Сталин даже обедом на своей даче угостил.

— Вот и хорошо. Выпьешь двадцать грамм? Я больше-то и не буду.

— Выпью, товарищ Берия. Меня товарищ Сталин тоже коньяком угостил.

Берия на миг замер. Юрий даже успел подумать, что угощение сталинским коньяком означает что-то большее, нежели он себе представлял, но нарком вдруг широко улыбнулся:

— А знаете, товарищ Крамарчук, это хороший знак. Товарищ Сталин редко кого своим коньяком угощает. Даже меня.

Поскольку подполковник не знал, что именно означает это самое «даже меня», он предпочел промолчать. Берия меж тем наполнил рюмки, протянул одну Юрию и неожиданно встал:

— А давайте за товарища Сталина и выпьем! Согласны, товарищ подполковник?

— Конечно, товарищ Берия. — Крамарчук поднялся. — За товарища Сталина. И за его грядущие великие дела.

Нарком хмыкнул и выпил до дна. Опустившись на стул, задумчиво закусил ломтиком сыра. Прожевал.

— Про семью спрашивал? И наверняка приказал со мной на эту тему не говорить?

— Да, Лаврентий Павлович, именно так. И говорить, простите, не буду. Не из недоверия или еще чего-то подобного. Он мне именно приказал.

— Понимаю. Про меня говорили?

— Еет товарищ Берия, ни слова. Мне кажется, товариш Сталин и не стал бы со мной этот вопрос обсуждаь Правда, в материалах той журналистки... было о вас кое-что. Ну и не только о вас, конечно. Мерзость всякая.

— Ладно, верю, — едва заметно расслабился народный комиссар. — Ты бы, конечно, все равно ничего не сказал, но я-то тебя уже немного знаю. Не врешь ты. Ладно, давай по второй. — Он собственноручно разлил коньяк, на сей раз всего по полрюмки.

— Ваше здоровье, товарищ народный комиссар. Если б не вы с товарищем Захаровым, вряд ли я...

— Брось, подполковник. — Берия пренебрежительно махнул рукой, однако выпил, и тоже до дна. — Не льсти. Нет, за тост спасибо, конечно, но в остальном... сложно все. Знаешь, я только недавно осознал, что ты на нас всех взвалил. Ответственность-то, пусть даже и перед потомками, еще ладно, далеко это, а вот война близко...

Крамарчук, уже успевший немного притереться к наркому, неожиданно понял, что тот принял куда больше этих двух рюмок. Неужели и на самом деле так переживал за их встречу со Сталиным? Или Вождь и вправду бывает настолько непредсказуемым? Но ведь за спиной Лаврентия Павловича сейчас вся мощь освободившегося от оставшихся последователей Ежова НКВД — НКГБ? Чего ему-то бояться? Уж «Контроль» Резуна-Суворова он явно читать не мог, даже в изложении кого-то из «попаданцев»? Ну, не из-за бредовых же откровений журналистки переживать, в самом-то деле? Смешно даже...