Просто Рим. Образы Италии XXI - Аркадий Ипполитов

Момент просветления, изображённый Борджанни, имеет точную дату. Карло Борромео принял решение отказаться от мирской жизни, стать священником и дать обет, без которого он не мог бы выполнять обязанности архиепископа, 19 ноября 1662 года в Риме: в этот день в Милане скончался его брат. Понятно, что известие об этом он получил не от гонца, приехавшего в Рим пять дней спустя, а со скоростью небесного e-mail'а. Об этом и свидетельствуют его очи, возведённые горе. Борджанни говорит именно о событии, факте, поэтому язык, на котором он говорит, не метафоричен, а очень объективен. Конкретный момент есть чудо, стало быть, и чудо конкретно. Умозаключение очень барочное и очень римское – Караваджо, приехавший в Рим из борроминианского Милана, первым стал изображать чудо как часть реальности, тем самым делая реальность частью чуда. Борджанни, примыкавший к так называемым «караваджистам», ему следовал.

Живопись римского барокко была определена двумя иностранцами: ломбардцем Караваджо и эмильянцем Аннибале Карраччи; Борджанни родился в Риме и был одним из немногих художников, творивших в XVII веке, romanesco до мозга костей. Прекрасно зная искусство обоих, Борджанни создаёт нечто своё, особое. «Святой Карло Борромео» – типично римская вещь. Определить словами, что именно римского в ней, трудно, я бы сказал, что в композиции есть та особая нервозная монолитность, что исходит от римских каменных глыб. Камни Рима, олицетворение вечного покоя, излучают волнение: Караваджо прочувствовал его как ни один другой художник. Плита, служащая подножием для фигурной композиции в его «Положении во гроб» из Пинакотеки Ватикана, самое гениальное, что когда-либо о римских камнях было сказано. Джованни Бальоне, написавший в подражание Вазари книгу Le vite de'pittori, scultori et architetti dal pontificato di Gregorio XIII del 1572 in fino a'tempi di Papa Urbano Ottavo nel 1642 [Жизни художников, скульпторов и архитекторов от понтификата Григория XIII 1572 до времени папы Урбана Восьмого в 1642], сообщает, что Борджанни был пылким приверженцем Караваджо.

В Сан Карло алле Кватро Фонтане есть ещё один вариант «Святой Карло Борромео, поклоняющийся Святой Троице» работы Борджанни со святым, изображённым в полный рост. Оба произведения созданы примерно в одно и то же время, но римский алтарный образ больше и эффектнее эрмитажного полотна, хотя и более официозен: в Сан Карлино – репрезентация чуда, в Эрмитаже – психологическая драма. В левом верхнем углу картины из Сан Карлино – Новозаветная Троица, окружённая истовым сиянием, прорывающимся сквозь тёмные клубящиеся облака мрака. Сюжет обусловлен заказом тринитариев, братьев Ордена Пресвятой Троицы, тесно связанных с Борромео, преданно его чтящих и впоследствии поручивших Борромини выстроить церковь в честь его. На алтарной картине святой выглядит гораздо старше: Троица явилась ему уже явно в Милане, в бытность его архиепископом. Он изображён в профиль, в отличие от эрмитажного варианта, так что характерный горбатый нос, делающий Карло Борромео несколько похожим на Савонаролу, первым бросается в глаза.

* * *

Борромео простер свой крючковатый клюв над итальянским сеиченто, как Победоносцев над Россией совиные крыла. Рим полон памяти о нём. Уехав из папского города, он развернул бурную деятельность и стал фактическим правителем всей Ломбардии, тогда номинально возглавляемой испанским генерал-губернатором. Будучи ещё римским кардиналом-племянником, он успел побывать на Тридентском соборе и повлиять на его решения. Тридентский собор – событие в европейской истории не менее важное, чем выступление Лютера с его девяносто пятью тезисами, что, как гласит легенда, он прибил к воротам дворцовой церкви Виттенберга 31 октября 1517 года, но гораздо менее чтимое и обсуждаемое. Собор, длившийся с 1545 по 1563 год в городе Тренто, принадлежавшем Венецианской республике, был ответом католической церкви на все Лютеровы тезисы. На нём была определена стратегия Контрреформации. Собор решил всю дальнейшую судьбу средиземноморской Европы, как Западной, так и Восточной. Собрание высших чинов католической церкви в Тренто, инициированное Ватиканом, обычно представляется как сборище мракобесов, тянущих Европу в средневековое прошлое. В какой-то мере это так: Контрреформация была ответом на Реформацию, а будущее было за голландскими и английскими протестантами, то есть за Англией и США, а не за католиками Испании и папского Рима и Южной Америки.

Тридентские мракобесы были своего рода Дон Кихотами, защищавшими чудо веры от нападок расчетливого разума. Донкихотство часто выступает рука об руку с мракобесием, красит его лишь добродушие сумасшествия. Собравшиеся на Тридентском соборе были очень в своём уме. Они решали не только вопросы борьбы с протестантизмом, но и принимали постановления по изменению всей деятельности католицизма. Ватикан сконцентрировался. Контрреформация – требование перемен, она во всём параллельна Реформации, с которой боролась насмерть. Решения Тридентского собора привели к резкому преобразованию католицизма, в результате которого Ватикан, после выступления Лютера находившийся в очень трудном положении, не только устоял, но активизировал и расширил свою деятельность. Заседание в Тренто спасло Италию от гражданской войны под флагом религии, подобной той, что развязалась в Германии.

При Клименте VII Рим, после Sacco di Roma, то есть разграбления города ландскнехтами императора Карла V в 1527 году, был на грани катастрофы. Оккупация Рима – а это была именно она, в Новое время Рим был оккупирован три раза: Карлом V, Наполеоном и Гитлером (или четыре? ещё и американцами; вопрос спорный, ибо американцы вошли в Рим с частями итальянской освободительной армии в качестве союзников Италии, но многие римляне считают их оккупантами) – означала конец политическим амбициям Папского государства, со времени Юлия II претендовавшего на роль объединителя Италии. Папство вывернулось и на этот раз. Благодаря тому что Ватикан внял голосу многих, требовавших перестройки католической церкви, Рим в новом веке снова расцвёл. Можно прямо сказать, что сегодняшний Рим – а это в первую очередь барочный город – сформировался под влиянием решений Тридентского собора. Рим дал миру барокко. Вот тут-то мы и подходим к фокусам римского времени, к современности, которую Вечный город всё время ставит на своё место. Чем бы мир, в том числе и протестантский, был без барокко? Англосаксонский протестантский демократизм вроде как и будущее, но что бы его будущее делало без Рима? Где бы Вуди Аллен снимал To Rome with Love? Куда бы делся Грегори Пэк – Брэдли из «Римских каникул» и миссис Вивьен Ли – Стоун из «Римской весны миссис Стоун»? Где бы страдал Крэклайт из «Живота архитектора»? Сидели бы все на Манхэттене и палец сосали среди унылых пуритан.

Сам Борромео был страшно строг по части нравственности. Первым делом, став архиепископом, он навёл порядок в церкви. Миланские нравы могут быть охарактеризованы тем, что именно с XVI века сифилис по всей Европе стали называть «ломбардской болезнью», а содомию – «любовью по-ломбардски». Церковники богатого и роскошного Милана, ориентируясь на Рим, не только закрывали глаза на грехи своих сограждан, но и сами пустились во все тяжкие. Карло Борромео задал им перцу, наведя порядок в монастырях и церквах, устрожив устав и его соблюдение и многих подвергнув наказанию. Заодно он добивается запрещения монашеского ордена Умилиатов, основанного ещё в XII веке, влиятельного среди интеллектуалов итальянского севера и ставшего в XVI веке оппозиционным по отношению к официальному католицизму. Карло вообще лютует, он преследует еретиков, жжёт ведьм. Миланский архиепископ может быть обвинён в коллаборационизме, ибо находился в прекрасных отношениях с испанцами, которые хоть и не были слишком навязчивы, но всё ж оккупанты. Аресты инакомыслящих и костры, сжигающие несчастных женщин, о которых его биографы предпочитают умалчивать, не слишком его красят, но деятельность имела и другие стороны: он много строил церквей и школ, развернул широкую благотворительную программу, заботился о системе миланского здравоохранения, переоборудовал госпитали, боролся с голодом и эпидемиями. В общем, кроме того, что был строгим и благочестивым архиепископом, он был ещё и рачительным мэром, и к тому же настолько богат, что не был замешан ни в каких финансовых махинациях, а на многие благотворительные проекты тратил свои деньги.