Венец Прямиславы - Елизавета Дворецкая

– Так что людям-то говорить будем – на Туров идти воевать? – спросил дотошный Радята, староста Кузнечного конца.

Этот сухощавый старик всем своим видом давал понять, что такое заявление будет и глупым, и ненужным.

– Людям говорить пока не стоит, – Владимирко понимал, что весь Звенигород он не подобьет участвовать в ссоре бывшего берестейского князя с туровским. – А сами подумайте. Может, сие дело Бог подсобит нам без войны решить, но помощь мне ваша понадобится.

– Ну, если без войны, то пожалуй, – отозвался боярин Хотила. – Если без войны, то отчего же не помочь?

Распустив думу, Владимирко оставил у себя лишь наиболее доверенных людей: своего бывшего кормильца Переяра Гостилича, тысяцкого Стоинега, боярина Хотилу с братом Радолюбом и своего духовника отца Филофея. Юрий тоже остался. Ярослав, которого после неумеренно выпитой вчера медовухи мучила головная боль, мрачно сидел в углу и ни во что не вмешивался.

– Думал я, как помочь брату моему Юрию, не собирая полков на Туров, и вот что надумал, – заговорил Владимирко. – Ведь и впрямь ждет нас беда неминучая, если Ростислав такую сильную родню приобретет. Это сватовство надобно расстроить.

– Да не пойму я, прости дурака, какое сватовство, когда баба мужа живого имеет! – Боярин Радолюб махнул в сторону Юрия. – Какое сватовство? Вячеслав туровский совсем, что ли, разума лишился?

– Кто же ее венчать будет, когда она венчана! – поддержал брата Хотила.

– В Киев они послали, к митрополиту, просят развести ее, – нехотя ответил Юрий. – А с митрополитом, поди, Владимир киевский сам говорить будет. Ему-то ведь выгодно, чтобы его внучку со мной развели да за Ростислава выдали. Если приведут они с Вячеславом все здешние города под свою руку, киевский князь первый же выгоду получит. Разведут мою голубушку и половцу безбожному выдадут!

– А что же мы поделаем? – Хотила пожал плечами. – Нас-то митрополит Никита не послушает!

– А вы меня послушайте – и узнаете! – Владимирко огляделся с таким видом, словно хотел проверить, не подслушивает ли кто, и все невольно сделали движение, будто пытались подсесть к нему поближе и сомкнуть кружок потеснее. – Вячеслав сейчас ждет сватов от Ростислава. Как сваты приедут, он им ее вручит со всей радостью. Отправят ее из Турова в Перемышль, как водится. Только до Перемышля она не доедет. За Владимиром выйдет ей навстречу муж ее законный, возьмет за белы руки и к сердцу своему прижмет. Так враг наш Ростислав без сильного тестя останется, а мы доброе дело сделаем – вернем жену мужу законному.

– И что же, теперь ждать, когда Ростислав ее посватает? – морщась в недоумении, спросил Радолюб. – А как нам узнать?

– А мы-то тут при чем? – Стоинег тоже ничего не понимал. – Мы, что ли, ее отбивать у сватов будем? Это опять война с Вячеславом получается!

– Не надо будет никого отбивать. Мы ведь сами сватами и будем!

– Так ты, батюшка, сам хочешь то посольство снарядить! – первым среди недоуменно переглядывающихся бояр догадался Переяр Гостилич.

– Верно говоришь, боярин.

– Ах, Владимирко Володаревич, отец родной! – Юрий чуть не прослезился, поняв замысел, и вскочил, точно хотел немедленно то ли облобызать спасителя, то ли упасть к его ногам. – Бог тебе вложил в голову сей замысел светлый! Помоги, верни мне жену мою, голубушку ненаглядную, век за тебя буду Бога молить, век буду тебя заместо отца почитать!

– Да ведь без разводной грамоты Вячеслав ее не отпустит! – засомневался отец Филофей. – А раз будет она разведена, какой же ты ей теперь муж?

– Кого Бог соединил, того человек не разлучает! – торжественно провозгласил сияющий Юрий. – Что там грамота! А как узнает Вячеслав, что она со мной живет в любви и согласии, сам ту грамоту в огонь бросит и запретит вспоминать, что была такая. Подумайте, мужи звенигородские, доброе дело Господь вам зачтет!

– Не годится от доброго дела уклоняться! – Тысяцкий Стоинег нерешительно подергал себя за ус. Его все-таки не оставляли сомнения, не таит ли сей ловкий замысел какой-нибудь опасности для Звенигорода. – Ведь людей своих посылать надо… И с ней из Турова будут люди…

– Будут с ней люди, которые в дружбе со мной, об этом я сам позабочусь! – заверил Юрий. – А я весь век свой услуги не забуду! Сделаем дело – и весь я ваш, располагайте мной, как слугой своим!

– Не любящий брата своего, говорит апостол, не познал Бога! – вставил отец Филофей. Как и у всех, кто впервые услышал, что туровский князь Вячеслав разводит дочь с мужем, новость эта вызвала у него ужас и отвращение. – Поможем брату своему!

– Только бы половец не прознал, что ему тут невесту сватают! – заметил осторожный Переяр. – А ну как он там свое посольство готовит! Столкнемся – что тогда?

– Нет, ему не до сватовства сейчас. Он, говорят, только во Владимир ехать собирается, да и с Болеславом ляшским еще дело не решил, – ответил Владимирко. – Бог нам поможет. Только чтобы под руку кто не толкнул, никому про наш замысел знать не надо.

* * *

А Прямислава, искренне надеясь, что ей никогда больше не придется видеть Юрия, старалась не вспоминать о нем и мало-помалу выкинула его из головы. Митрополит наверняка соберет по ее делу целый совет: епископов белгородского, переяславского и черниговского, игуменов крупнейших монастырей, будет беседовать то с ними, то с дедом, киевским князем Владимиром, и решение они примут не скоро. Но Прямислава не скучала в ожидании. Несколько раз она ездила в Рождественский монастырь, где упокоилась ее мать. В Турове был также знаменитый Варваринский монастырь, основанный греческой царевной Варварой, женой князя Святополка, а в нескольких верстах от города стоял другой, поменьше, который любила когда-то посещать княгиня Градислава. Прямислава бывала там с матерью в тот единственный год, который они прожили в Турове вместе.

Сначала нужно было плыть по Припяти около четырех верст, потом идти по тропинке вдоль берега еще с полверсты – Рождественский монастырь стоял на мысу, куда нельзя было подъехать на ладье. Тропинка шла через дубраву, которую еще при старых богах почитали священной, – величественную и торжественную, будто храм, – потом упиралась в тын из дубовых же бревен с красивыми воротами и образком Божьей Матери над ними, а потом вела еще через участок леса до рыжевато-розовой Рождественской церкви, маленькой, тесной, но по-особенному теплой, приветливой и уютной. Она стояла прямо на зеленой лужайке, а обок приткнулись две бревенчатые постройки, где располагались кельи и всякие службы. От церкви дорожка вела дальше в рощу, где Прямислава когда-то гуляла с матерью и младшей сестрой. Теперь она осталась здесь одна и сама рассказывала Забеле все то, что когда-то слышала от матери.

– Здесь раньше было Живино капище, где теперь церковь, – говорила она. – А потом святой инок Никита велел капище разрушить и сам своими руками срубил первую часовню во имя Рождества Богородицы. Инокиня Маланья, его сестра в миру, поселилась тут сперва одна, а позже с сестрами.