Особые отношения - Дуглас Кеннеди

— Думаешь? Как проходит камень по желчному протоку?

В тот вечер Джеку удалось завершить свою трагическую арию незадолго до возвращения Тони. Супруг явился, благоухая джином и тоником (минимум шесть стаканов), и внезапно выказал намерение заняться со мной сексом, впервые за…

В общем, мы так давно не занимались сексом, что я даже успела забыть, каким противным может быть Тони, когда пьян…

Что я имею в виду; сначала, в качестве прелюдии, он, сопя, обслюнявил мне шею, расстегнул на мне джинсы, сунул руку в трусы и стал тыркать пальцем, как будто тушил сигарету в пепельнице (на дне которой по странной и несчастной случайности оказался мой клитор). Покончив с впечатляющими своим антиэротизмом действиями в области промежности, он стянул с себя брюки и трусы и внедрился в меня… кончив буквально через минуту. Затем откатился в сторону, бормоча какие-то бессвязные извинения относительно того, что, когда он выпивши, у него «курок легко спускается» (вот, значит, как это у них называется). Потом он скрылся в ванной комнате… а я подумала; ох, не о таком романтическом воссоединении я мечтала.

К тому времени, когда Тони выполз наконец из туалета, я давно уже вышла из спальни и позвонила в местную службу доставки пиццы на дом, поскольку обнаружила, что в холодильнике у нас шаром покати. Нетвердой походкой спустившись вниз, он откупорил бутылку красного вина, наполнил два бокала и тут же залпом осушил свой. Громко рыгнув, спросил:

— Ну, как прошел день?

— Превосходно. Я заказала тебе пепперони с двойным сыром. Пойдет такой вариант?

— О чем еще может мечтать человек?

— А по какому поводу ты так набрался?

— Иногда просто необходимо бывает…

— Напиться?

— Ты читаешь мои мысли.

— Это потому, что я так хорошо тебя знаю, милый.

— О, с каких это пор? — тон его внезапно стал резким.

— Я пошутила.

— Нет, ты не шутила. Ты меня осуждала.

— Давай-ка прекратим этот разговор.

— Нет, разговор интересный. К тому же он давно назрел.

— Как та дерьмовая пародия на секс, который у нас… прошу прощения, у тебя, сейчас был?

И я вышла из комнаты.

Нет, я не бросилась на кровать, обливаясь слезами. И не заперлась в сортире. Не схватила трубку и не начала названивать Сэнди. Я просто пошла в детскую, устроилась на плетеном стуле и так сидела, глядя перед собой. Очень скоро я обнаружила, что стремительно сползаю в уныние, в котором уже пребывала две ночи назад. Но в этот раз мозг не переполняли лихорадочные мысли о том, что все пропало и надежды нет. Просто пустота и тишина, Я словно парила в безвоздушном пространстве, где все было не важно. Мир стал плоским. А я, спотыкаясь, брела по самому краю. И мне было на это совершенно наплевать.

Я не пошевелилась, услышав звонок в входную дверь. Никак не отреагировала, когда через пять минут хлопнула дверь и Тони заплетающимся языком крикнул, что моя пицца ждет меня внизу.

Время не имело для меня никакого значения. Я знала только, что сижу на стуле и смотрю перед собой. Да, я помнила, что тут же в комнате спит ребенок. Разумеется, я знала, что этот ребенок — мой сын. Но за исключением этого…

Ничего.

— Спустя некоторое время я поднялась и сходила в туалет. Потом спустилась по лестнице. Села на диван, включила телевизор. Экран замигал и ожил. Я тупо пялилась на него, отметав, что показывают новости на 24-м канале. Еще я заметила, что время на часах 01:08, а на журнальном столике у дивана лежит пицца в коробке. Но за исключением этого…

Я легла на диван, по-прежнему глядя перед собой. Я видела движущиеся картинки. Я чувствовала запах пиццы и подумала, что нужно поесть. Я ведь ничего не ела с…

Со вчерашнего дня? С позавчерашнего?

Какая разница?!

Потом заплакал Джек. Я мигом пришла в движение. В лихорадочное движение. Проклиная себя за безразличие, за попытку бегства в апатию. Давай, давай, давай ж, подгоняла я себя. Соберись. У тебя все отработано до автоматизма.

В детскую. Снять грязный подгузник. Вымыть грязную попку. Надеть чистый подгузник. Взять его на руки. Сесть на стул. Задрать майку. Дать грудь. А потом..

После кормления Джек сразу же заснул. Я, шатаясь, доползла до спальни, обнаружив, что кровать пуста (кто бы сомневался, Тони предпочел есть пиццу и терзаться от похмелья у себя в кабинете). Я легла, не снимая покрывала, и…

Ничего.

Час, два, три…

Снова дал о себе знать мочевой пузырь — единственное, что могло заставить меня подняться. В ванной, сидя на унитазе, я заметила на полочке над раковиной пузырек со снотворным. Ключик к полной опустошенности, о которой я так мечтала.

Дотянувшись до полки, я преодолела искушение проглотить все содержимое флакона, горстями по пять таблеток, в десять глотков, чтобы уж наверняка наступило забвение. Не то чтобы меня не влекла мысль о вечном сне, просто я слишком устала, чтобы все это проделать. Я проглотила три таблетки (на одну больше рекомендованной дозы… но хотелось, чтобы подействовало наверняка), вернулась в постель, начала засыпать и…

Снова раздался сигнал из детской. Однако на этот раз я не вскочила, как солдат по тревоге. Нет, сейчас голова у меня была тяжелой, словно ее набили чем-то липким и клейким. Все мои движения были замедленными, неуверенными. Я действовала как автомат.

В детскую. Снять грязный подгузник. Вымыть грязную попку. Надеть чистый подгузник. Взять его на руки. Сесть на стул. Задрать майку. Дать грудь. А потом…

Снова в постель. Снова спать. Скорее спать. Казалось, теперь я буду спать бесконечно. Пока…

Тони тряс меня за плечо грубо, сильно, крича, чтобы я скорей просыпалась и вставала.

Просыпаться и вставать я не хотела. Ведь это значило бы снова оказаться лицом к лицу со следующим днем… ночью… чем бы то ни было. Встать означало опять окунуться в тот кошмар, который сейчас представляла собой моя жизнь. Встать означало…

— Там Джек… — голос Тони звучал испуганно, — он, кажется, без сознания.

— Что?

— Он не просыпается. И глаза какие-то…

Я вскочила на ноги, хотя голова была по-прежнему тяжелой и перед глазами все плыло. Из спальни в детскую я бегала по двадцать раз на дню, но сейчас, казалось, я попала в лабиринт, да веще уставленный тяжелыми предметами, о которые я то и дело ударялась. Добравшись до колыбели Джека, я не сразу сумела сфокусировать зрение. Но когда наконец картинка прояснилась, я почувствовала, что меня будто под дых ударили: Джек лежал как неживой.

Когда я схватила его на руки, он весь обмяк — руки и ноги свисали, как у тряпичной куклы, голова болталась, глаза бессмысленно закатились. Я прижала Джека к себе, выкрикивая его имя. Он не реагировал. Поборов инстинктивное желание потрясти его, я поднесла его личико к свой щеке и, к великому облегчению, почувствовала слабое дыхание. Тогда, обернувшись к Тони, я велела ему вызывать «скорую».