Последний остров - Василий Тишков

На Лосиный остров нежданно-негаданно свалились тревожные будни, они перепутали время у молодого лесника и его сотоварищей: ночь для всех превратилась в день, потому что не было привычного сна, а день — в ночь, так как Мишка бредил, метался на большом продавленном диване, невесть как попавшем в старый дом лесничества. Ведь та разбойная ночь, проведенная в болотной колыбели, да еще горячие свинцовые поцелуи вырубили его из привычного понимания обыкновенной жизни и работы. Получилось смешно и глупо — в жаркий июль он простыл самым безобразным образом и заболел малярией. На третий или четвертый день температура чуть спала, но все тело покрылось фурункулами — и опять мучения, опять ночные в коротком забытье кошмары. Он отказывался от всякой еды, даже свежая уха казалась ему горше полыни. Навалившаяся затяжными приступами лихорадка обезоружила Мишку своей бестолковщиной.

Дурашливо смешивая краски, бред уживался с воспаленной явью: Мишка объяснял непонятливому Егорке, что лесное сено надо метать только в высокие копны, и тут же кричал одноглазому Корнею, чтобы тот бросал свое ружье и сдавался; слышал несердитую ворчню деда Якова и продолжал упрямо выбираться из гибельной болотной топи по обнаженным остриям хрупких осиновых сучьев, а короткие провалы в забытье оборачивались бесконечным падением в бездонный овраг или в отчаянно-стремительный полет над знакомыми деревнями и лесными островами. Но чаще всего вокруг толпились странные видения, сотканные из когда-то прочитанного, из сказок и бесхитростных фантазий, — получалась голимая чепуха, раздиравшая сердце кошмарами. Видения или, как говорил дед Яков, явления повторялись урывками и разлетались сотнями цветных осколков, которые до щемящей боли хотелось собрать, склеить и узнать, что же это было. Последний, тяжелый сон на исходе дня сложился как по заказу в своей знобящей реальности узнаваемо до привычных запахов и знойного пекла.

…Там, где шла самая последняя и безжалостная из всех войн, солдаты с генералами давно поубивали друг друга, а заведенные машины, оставшиеся без людей, продолжали воевать. Неуправляемые, они слепо шли по земле, плыли по морям, летели по воздуху: страшно и неотступно жгли все на своем пути, мяли города и села, перемалывали горы и леса, превращали реки и озера в облака, уничтожая все живое и безоружное. Грохочущая, стреляющая, изрыгающая огонь армада перевалила через Урал-камень, оставляя за собой мертвые русла рек, обугленные пеньки от лесов, груды пепла от городов и деревень. И вот безмозглые железные машины, обойдя вокруг Земли, столкнулись друг с другом, пожгли и подавили самих себя.

И всякая жизнь на Земле прекратилась.

Остался Мишка один на своем небольшом Лосином острове: без земляков, без родных людей, без повседневной необходимости спешить к друзьям или недругам.

На безмоторном и легком сооружении, которое управлялось одним желанием и взглядом, Мишка летал над мертвой Землей, почему-то очень просто узнавал дальние страны, бывшие моря и даже огромные города по одним лишь чадящим очертаниям. И Земля с поднебесной высоты походила на лысый испачканный глобус. Непривычной сделалась она, чужая, пугающая своей теперь уже бесполезностью и безродностью, даже солнца, всегда и всем доступного, не было видно за низкими облаками, разукрашенными вкривь и вкось гигантскими полосами восходящих дымных комет и зловещих испарений.

Мишка вернулся к себе на Лосиный остров. Здесь все оставалось по-прежнему, но в том-то и огромность вселенской беды, что это был единственнный уцелевший на Земле крохотный зеленый остров, сохранивший непонятно каким чудом несколько озер, лес вокруг и всякую в нем живность. Мишка пил живую воду из родника, жадно вдыхал лесную прохладу, ведь в других местах он дышал как рыба, выброшенная из воды, и снова летел на поиски, только теперь не парил высоко, а с каждым разом спускался все ниже, а потом и вовсе стал зависать над черными провалами бывших рек, разглядывал со стороны безмолвные пепелища или ходил среди развалин, кричал в жуткое и глухое пространство, гонялся до изнеможения за призраками, бросался на кажущиеся голоса, искал, теряя надежду, и снова искал живые, незагубленные существа…

И когда он уже совсем отчаялся, вдруг повезло — раз, другой, третий… Как это ни удивительно, но более живучими в этом аду все же оказались самые беззащитные и неприспособленные из великой разнообразности всего сущего на планете — человеческие дети. Правда, их нашлось мало, как крохотных искорок в давно и безнадежно отгоревшем костре. Однако на Лосином острове собралось население в целую дюжину ребятишек: разноязычных, разноликих, перепуганных и голодных. Получилось, что Мишка оказался самый старший из всех жителей Земли, самый всемогущий и самый мудрый. Ему и решать, что делать с этими ребятишками, которые не понимают друг друга, ничего, наверное, не умеют делать и конечно же пропадут без него. Самому простому и необходимому жизнь успела научить Мишку, да и не один ведь он раньше-то жил, а среди людей.

— Это наша земля, — сказал он твердо и показал вокруг себя рукой. — Земля.

— Земля… — тихо повторили маленькие земляне и удивленно огляделись, как бы узнавая или открывая для себя вновь голубое небо, белые стволы берез, зеленую траву, живых чаек над озером.

— А это наш дом, в нем мы будем жить, — показал Мишка на старый дом лесничества. — Дом.

— Дом… — уже смелее повторили дети. Мишка развел во дворе огонь под таганом.

— Это огонь. Он поможет нам обогреться и приготовить пищу. Без него мы долго не проживем. Огонь — жизнь.

— Огонь… жизнь… — заулыбались ребятишки, протягивая к небольшому костерку руки и собираясь в кружок. Они не заметили только слез в глазах своего спасителя.

Мишка плакал от великого горя — с самых первых шагов своей новой жизни он начал врать, ведь люди при помощи огня как раз и уничтожили все живое на Земле. Так что же на самом деле такое огонь — смерть или жизнь? И как ему теперь поступать дальше, всю ли правду говорить? И что есть на самом деле правда, где она кончается, а где начинается ложь? Он старался вспомнить, чему учил его дед Яков, что говорил по всем случаям жизни, от чего предостерегал и во что советовал верить. А главное сейчас сводилось к самому простому — надо в первую очередь покормить и обогреть ребятишек. Дальше будет видно, сама жизнь подскажет. Он начал делать самое необходимое, а ребятишек приспособил творить посильное. Одного проводил с ведром к озеру за водой. Другому вручил топор и велел рубить сухой хворост. Мало-помалу, но вскоре они уже топили баню, стирали рубашки, рыбачили, варили уху, пекли на сковороде лепешки. Всех накормил Мишка, всех уложил спать в чистом и просторном доме, а сам поздним вечером сидел на мостках у озера и смотрел на звездное отражение в воде. Звезды были огромные, каждая с маленький притухающий костерок, и каждая его спрашивала, что же он будет делать завтра, послезавтра, всегда — один, пока не подрастет его маленькая коммуна? Кто теперь будет строить города? Кто будет придумывать и делать машины, самолеты, трактора? Кто и чем вспашет землю, засеет поле, чтобы вырастить хлеб? Кто и как сделает одежду, ружье, часы? Кто напишет книги и учебники, без которых Мишка ничему не сможет научить оставшихся детенышей человеческих? Звезды как живые то приближались, то чуть сдвигались в стороны, а на их месте возникали новые — и все спрашивали, спрашивали, спрашивали… В каждой звезде он кого-нибудь узнавал: вот найденный им ребятенок, а вот один из бывших нечаевских дружков. А еще Мишке казалось, что каждая звездочка тоже круглая сирота и тоже нуждается в помощи, ждет от Мишки ответов на все вопросы. Звезды окружили Мишку со всех сторон, он и обжигался, и замерзал от их близкого присутствия. Рванулся было от них прямо в воду, но вода оказалась еще горячее, она даже кипела на поверхности, тогда он нырнул в самую глубину, где холод и тишина, плыл долго и расслабленно, чувствуя, как выравнивается его дыхание, может быть, даже совсем останавливается, Мишка превращается в рыбу, кровь его холодеет и он постепенно обретает покой в душе и легкость в теле, только откуда-то сверху продолжает тихонько пробиваться слабый оранжевый свет да еще голос, очень знакомый, похожий на голос деда Якова: