Шуры-муры на Калининском - Екатерина Рождественская

Алена с Лидой затолкались в прихожей, втискиваясь в тулупы — для дачи у них были тулупы, которые сносу не знали и исправно выполняли свои функции — согревать.

— Робочка, мы пойдем погуляем! — крикнула Алена и посмотрела на лестницу, которая вела на второй этаж, в кабинет Роберта. Он любил там проводить время среди книг, мыслей и стихов, подолгу не спускаясь вниз. Брал кружку с крепким чаем и уходил к себе в облака.

— В смысле — погуляем? Вы на время смотрели? Или вы только по участку? — Роберт появился в проеме лестницы с кружкой.

— Нет, мы до станции пойдем, не волнуйся, мы же вдвоем, нам надо, очень надо, — Лида попыталась было объяснить, но голос ее задрожал.

— Что случилось?

— Робочка, надеюсь, что ничего. Пава уже три с половиной часа назад уехала, обещала позвонить из дома и до сих пор не позвонила. Вот мы и волнуемся. Все сроки давно прошли, тем более она с сумками и гулять никуда пойти не могла, торопилась к коту. Мы просто для успокоения дойдем до станции и обратно, — Алена навязала на голову платок и взяла варежки.

— Давайте так, я сам дойду до станции, а вы дома с девочками останетесь, я быстро, туда и обратно.

— Ну как я тебя одного отпущу, нет, я с тобой! — И Роберт понял, что оставить Алену дома не получится.

Лида пошла на кухню, чтобы чем-то себя отвлечь. На душе было неспокойно. Может, накрутила себя, уж она это еще как умела. Надеялась, конечно, что на этот раз волнуется зря, но кошки, которые скребли на душе, вонзали когти все глубже и глубже. Радио уже давно закончило свои передачи, и дома стояла полнейшая тишина, лишь изредка слышался шум проезжавших вдалеке поездов. Несколько раз Лида набирала Павии номер. Тишина… Девочки давно спали, на кухне все было убрано и вымыто, Бонька разлегся под столом, сопя и похрапывая. Лида взяла в руки номер «Нового мира», но читать совсем не хотелось, хотя роман был интересным — «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» Валентина Катаева. Она не любила дожидаться книг, читала новые романы в журналах, и «Новый мир» был одним из самых любимых. Нужная страница была заложена очками. Она надела их и прочитала абзац. Нет, мысли витали где-то очень далеко от катаевского детства, и, чтобы понять смысл хоть одного предложения, требовалось некоторое время и никакого удовольствия такое чтение не доставляло. Походила по комнате, решила подмести пол. «Самое время, а как же», — усмехнулась Лида и пошла за веником.

Алена с Робертом деловито вышагивали по скрипучему снегу, словно куда-то торопились. Роберт уже понял, что с Павой что-то не так. Алена рассказывала сумбурно, часто и судорожно вдыхая. Было ясно, что она, как и теща, сильно взволнована.

— Ничего, сейчас дойдем до станции, удостоверимся, что Пава уехала, и если она не объявится к утру, я позвоню по одному номеру, помогут. Никуда она не делась, не волнуйся, видимо, у нее телефон не работает. Я даже в этом уверен.

Они поднялись на взгорок, где горел фонарь, и, пройдя еще десяток шагов, повернули направо, в длинный и неприветливый темный переулок, который вел к железной дороге. Пусто, скользко, ни души.

— Почему хотя бы один фонарь на середине переулка не поставить? Сколько надо это обсуждать? Шею же тут сломаешь, пока дойдешь!

Вопрос был риторическим, уж сколько об этом говорили в Доме творчества несколько лет подряд. Видимо, освещение поселка было в компетенции поселкового совета или даже выше.

Они дошли почти до середины, глаза уже привыкли к темноте. Звезды светили как-то уж слишком ярко, словно их дополнительно подсвечивали. Горели нагло, требовательно, свысока. Да и луна скромностью не отличалась: почти полная, чуть обгрызенная с краю, она сверкала и была уж слишком близка к земле, по-хозяйски зависнув над самыми соснами.

Сначала Алена увидела носок — вязаный, шерстяной, в черно-белую полоску, Пава полоску очень любила. Потом большое черное пятно на фоне серого снега в канаве рядом с дорогой. Роберт сначала ничего не заметил, он целеустремленно шел на станцию, он же обещал удостовериться, что Павлина Алексеевна уехала.

Она не уехала.

Она была в канаве. Без движения.

Алена резко наклонилась, словно уворачиваясь от возможного удара, раскинула руки, странно, по-старушечьи засеменила и безоглядно сделала шаг вниз, в черноту, рухнув на колени рядом с телом.

Пава лежала на спине, без шубы, без сапог и без одного носка. Сумок поблизости тоже не было. Черный парик, отброшенный и уже припорошенный снегом, чуть поблескивал в лунном свете. Жидкий пучок ее седых волос, на котором держался парик, потемнел от вытекшей из дыры в голове крови. Кровь уже успела застыть на морозе страшным черным льдом. Увидев этот жуткий ореол, Алла не сдержалась и закричала.

— Иди сюда, родная, нам тут нельзя, затопчем, — Роберт сразу шагнул за женой вниз, на это страшное дно, но, казалось, прошла вечность, прежде чем он произнес эти слова. Он бережно поднял ее и вытолкнул, словно спасая, на дорогу.

Они постояли еще, сколько — неизвестно, в обнимку, крупно дрожа и не понимая, реально ли все это и как быть дальше. Начал падать снег. Крупный, будто искусственный, красивыми кружащимися хлопьями, все сильнее и сильнее, пытаясь скрыть, занести, забелить это страшное черное пятно в канаве. Поезда прогрохатывали почти рядом, но звук словно выключили, его проглатывала темнота. Зато луна, словно желая рассмотреть жуткое место поподробней, спустилась еще ниже, зажелтела и немного разбухла от любопытства. Была глухая ночь, казалось, что все люди вокруг исчезли, не было ни намека на то, что этот темный переулок вообще известен человеку.

Поселок спал. Спала и Пава. Глаза ее, светлые-светлые, почти белесые, с удивлением смотрели замерзшими льдышками на небо. Видимо, заморозились. Выражение ее мертвого лица было недоуменным и растерянным, совершенно не ожидавшим такой развязки. Казалось, она хотела спросить, что случилось, зачем это все и почему именно с ней так. Черные брови ее, нарисованные полумесяцем, остались высоко поднятыми, это было очень хорошо заметно в темноте на белом лице. Рот приоткрыт, но красная помада почти не пострадала и не смазалась, украшая Павочку и после смерти. Седые волосы окрасились кровью, и кровавый лед вокруг головы выглядел как гигантский нимб. Уши разорваны, бриллиантовые сережки вырваны с мясом. Не было ни старой каракулевой шубы, ни высоких югославских сапог на меху, ни сумок с оливье, фаршированной рыбой и прочими яствами. Все подчистую. В первый день нового года…

Душа Павочкина уже унеслась в небесный накопитель, а заиндевевшее тело так и осталось лежать в канаве до приезда милиции, следователя и разыскной собаки, которая сначала уверенно повела на ту сторону железной дороги, а после заблудилась, завихляла и потеряла след.

Убийцу так и не нашли. На продаже вещей никто не попадался, хотя по всем скупщикам, ломбардам и комиссионкам были разосланы их подробные описания.

Похоронили Павлину Алексеевну на Ваганьковском, рядом с сыном, с Петюней. Ушла она первая из всех подруг. Следом поторопилась хохотушка Надька Новенькая — отдала зачем-то государству свою огромную комнату окнами на памятник Пушкину, получила взамен комнатенку в Доме ветеранов труда на шоссе Энтузиастов, моментально сошла с ума и вскоре присоединилась к Паве.