Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Белогвардейский следователь Николай Алексеевич Соколов позднее с полным основанием утверждал: «Лишение свободы было поистине вернейшим залогом смерти его и семьи, ибо оно сделало невозможным отъезд их за границу». Полагаю Николай это понимал. Лукомский приходил к заключению: «Государь задерживал свой отъезд из Могилева, и это, по-видимому, нервировало Петроград, так как оттуда несколько раз запрашивали о времени, когда Государь решил уехать из Ставки. Задерживался ли Государь из-за желания продлить свое свидание с Матерью Императрицей или просто ему трудно и больно было окончательно решиться ехать в Царское Село и стать узником Временного правительства — я не знаю; но что Государь оттягивал свой отъезд — это верно»[449].

Временное правительство 8 марта принимает постановление: «Опечатать кабинет отрекшегося императора Николая II в Царскосельском дворце и приставить к нему караул»[450]. Совет не успокаивается: «Решено арестовать всю семью, конфисковать немедленно имущество и лишит права гражданства. Для ареста послать своего парламентера с той делегацией, которая будет производить арест»[451].

В тот день — Николай II — прощался со Ставкой в бывшем здании окружного суда Могилева. Собрались все — от генералов до унтер-офицеров. Одетый в черный мундир, перетянутый портупеей, экс-император тихим голосом, нервничая и сбиваясь, произнес короткую прощальную речь: он отказался от престола во благо страны, чтобы «предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны, а также создать возможность напрячь все силы для продолжения войны на фронте». Поблагодарил за службу, выразил уверенность в победе. Говорил Алексеев, он и Николай заплакали. После этого он простился со Сводным полком и конвоем. «Напряжение было очень большое; некоторые не смогли сдержаться и громко рыдали. У двух произошел истерический припадок. Несколько человек во весь рост рухнули в обморок… Государь не выдержал; оборвал свой обход, поклонился и, вытирая глаза, быстро вышел из зала»[452].

И подписал последний в своей жизни приказ: «В последний раз обращаюсь к Вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному правительству по почину Государственной думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага… Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в Ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог, и да ведет Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий»[453]. Этот приказ станет известен только самому высшему армейскому руководству: Гучков запретил его обнародовать.

Мария Федоровна записала: «Сегодня один из самых горестных дней в моей жизни! Я рассталась с моим любимым Ники!.. Пообедали у меня в поезде… Сидели вместе до 5 часов — пока он не ушел. Какое ужасное, горестное прощание! Да поможет ему Бог. Смертельная усталость от всего. Как все это печально сознавать!»[454] Больше она не увидит своего сына.

Посланцы Временного правительства уже прибыли в Могилев. Бубликов привез постановление об аресте. «Считая, что бывшему императору будет легче получить приказ об аресте из рук более ему близкого, военного человека, я просил генерала Алексеева принять на себя эту миссию, и мы отправились после короткой беседы обратно на вокзал. В окне вагона императрицы виднелся ее силуэт — женщины в черном с белым платком у глаз. Видно было, что они прощались. Бывший император выскочил из вагона императрицы на перрон и быстрым, бодрым шагом пошел наискось к своему вагону. На лице его совершенно не отражались трагические события, которые им переживались. По-видимому, все окружающие были больше взволнованны, чем он»[455].

Платформа заполнилась провожающими. «Тут находились великие князья Сергей и Александр Михайловичи, Борис Владимирович и очень заметно выделялась огромная фигура старика принца Александра Петровича Ольденбургского с красным обветренным лицом, в полушубке; он стоял, опираясь на палку, — фиксировал придворный историограф генерал Дубенский. — Весь высший состав Ставки был налицо: генералы Алексеев, Клембовский, Лукомский, Кондзеровский, адмирал Русин и другие генералы, офицеры и гражданские чины. Была и частная публика и простонародье, но так как неизвестен был час отъезда государя, то сравнительно частной публики было немного — человек 150 не более… Как-то не ладились разговоры. Все были молчаливы и коротко отвечали друг другу. Все понимали, что настал последний момент расставания и у всех сжималось сердце о судьбе царя, о России и о себе самом…

После переговоров Бубликова с генералом Алексеевым оказалось, что государь должен считать себя арестованным и лишенным уже свободы. Это распоряжение произвело крайне тяжелое впечатление на всех и вызвало большое негодование и волнение среди свиты и некоторых других лиц Ставки.

— Как, почему, с какой стати, какие основания, неужели Алексеев решится передать это заявление Его Величеству, — говорили многие.

Оказалось, однако, что генерал Алексеев передал Государю:

— Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным.

Я не был при этом разговоре, но слышал, что Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся от Алексеева. Государь был очень далек от мысли, что он, согласившись добровольно оставить престол, может быть арестован»[456].

Николай II с несколькими лицами свиты сел в поезд, после чего цепочка унижения продлилась. «Г-да делегаты, присланные из Петрограда, по собственному ли почину или по полученному указанию, произвели поверку всех едущих в поезде и некоторым из них объявили, что они должны выйти из поезда и в Царское Село им ехать не разрешается. В числе этих лиц, изгоняемых из поезда, был адмирал Нилов… Было об этом доложено Государю. Государь махнул рукой и сказал тихим голосом: