Большое Сердце - Жан-Кристоф Руфен

В тот же миг я подумал о Карле, о его тяжелом дыхании, кривых ногах, колючей щетине, представил себе его корявые руки на этой прозрачной коже, его рот на этих бледных устах…

Привыкшая остерегаться как чувств, которые она испытывала сама, так и чувств, которые вызывала в других, девушка на миг застыла в нерешительности. Она знала, что ей уготована милость короля, и поэтому страшилась любой другой привязанности, которую ей невольно придется отвергнуть. Так вот, при виде меня – позже Агнесса рассказала мне об этом – она ощутила такое же волнение, как и я, когда увидел ее идущей мне навстречу.

А ведь у меня не было тех достоинств, что у нее: двадцатью годами старше, безо всяких претензий на красоту, одет точно крестьянин в пору сенокоса, – никакого намека, который подсказал бы ей, кто я такой. Не было у меня ни власти, ни иных способов произвести на нее впечатление. И все же – я это знаю – в тот момент она испытала ко мне глубокое чувство. Потом у нас было немало случаев поговорить об этом. Ее объяснение лишь чуточку приоткрыло эту тайну. По ее словам, она сразу признала во мне «своего двойника». Весьма странно звучит, я с вами согласен, и никогда двойники не были так несхожи между собой. Но ведь она жила в своем собственном мире, куда с трудом просачивалась реальность. Несомненно, это было прибежище, созданное, чтобы уберечься от жизненных напастей. Во всяком случае, в тот мир имели доступ лишь те, кого она выбирала сердцем, и мне выпала печальная привилегия с первой же встречи занять в нем видное место.

Ее спутницы проследовали за ней под сень деревьев и, когда их глаза привыкли к тени, принялись разглядывать меня. Все они были из свиты Изабеллы Лотарингской, супруги короля Рене. Многие из них видели меня издали, когда я был подле короля, а их госпожа находилась рядом со мной. Одна из них, самая несдержанная, воскликнула, тронув пальцами губы:

– Мэтр Кёр!

Так Агнесса узнала, кто я такой. Ни за что на свете я не хотел, чтобы ее отношение ко мне от этого переменилось. Поэтому, шагнув вперед и встав на одно колено, я, не сводя с нее глаз, произнес:

– Мадемуазель, Жак Кёр к вашим услугам.

Я сделал ударение на имени, и она тотчас решила ответить мне тем же.

– Агнесса, – звонко произнесла она и, вздохнув, добавила: – Сорель.

Больше никто не назвался, словно все поняли, что сцена эта разыгрывается исключительно между нею и мной. Едва осознав это, я почувствовал, как тень тревоги скользнула по лицу Агнессы. Каким бы сильным ни было то, что мы испытывали, и уж тем более потому, что это превосходило по силе все, испытанное прежде, нам любой ценой надо было скрыть от этих людишек очевидное. Внешне радостные и покорные, они наверняка прятали у себя оружие, коим являются слежка, зависть и предательство.

Агнесса, отступив, сделала реверанс:

– Я постоянная заказчица вашего Казначейства, мэтр Кёр.

Произнося эти слова, она обвела взглядом подруг, явно показывая, что разговаривает не со мной одним. Спутницы ее закивали, подтверждая тем самым, что все идет обычным порядком. Как бы значительно ни было мое положение, я состоял на службе у короля, и его метресса могла иметь со мной только отстраненные отношения, при которых радушие слегка окрашено пренебрежением, – так обращаются с поставщиком.

– Мадемуазель, надеюсь, вы остались довольны. Можете рассчитывать на меня: мы сделаем все, что в наших силах, чтобы исполнить ваши желания.

В глазах Агнессы промелькнула искорка, равноценная улыбке. С этой минуты я понял, что в ней, словно на клавиатуре оргáна, соседствуют два регистра чувств: один явный и даже нарочитый, мимика для публики, заставляющая выдавать собеседникам смех, удивление или огорчение так же резко, как швыряют псам протухшее мясо. А под ним другой, с почти неуловимыми, едва намеченными, как рябь на воде от дуновения легкого ветерка, знаками страдания, надежды, нежности и подлинной любви.

– У меня как раз намечается много заказов, я с ними непременно обращусь к вам. Вы ведь знаете, скоро большие празднества, нам нужно будет на них появиться.

Она рассмеялась, подружки подхватили смех. Все вокруг стало веселым, стремительным и мимолетным. Они гурьбой двинулись дальше, приветственно помахав мне с почти дерзкой непринужденностью.

* * *

Эта встреча привела меня в сильное замешательство. Весь следующий час у меня в голове вертелись самые противоречивые мысли. Надо сказать, что в то время я начал сознавать, как я одинок. Последняя поездка в Бурж показала, до какой степени Масэ стала мне безразлична. У нее на уме была лишь знатность да благочестие. Ничто из того, что было значимо для нее – все эти почести, должности, иерархические тонкости тамошнего общества, – для меня не имело никакой ценности. Вместе с тем я исполнял любые ее желания. Казалось, впрочем, будто вся семья следовала желаниям Масэ. Мой брат, ставший теперь уже кардиналом, был всегда согласен со своей невесткой, под пурпурной мантией его обуревали те же страсти. Наши дети полностью переняли взгляды матери. Мой сын Жан окончил духовную семинарию. Похоже, он больше постиг, как использовать Церковь во благо себе, а не то, как служить Богу. Дочери моей была уготована блестящая партия. И только Раван, мой младшенький, выказывал интерес к тому, чтобы продолжить мое дело. Но у него это шло от пристрастия к деньгам, а не от погони за несбыточной мечтой, как у меня. Тем лучше: легче будет довольствоваться малым. Я определил его в обучение к Гильому, и сын был этим доволен.

Кажется, все в семье ждали от меня лишь одного: чтобы богатство текло рекой. И никто, судя по всему, не предполагал, что и у меня тоже могут быть желания, потребности, огорчения. После истории с Кристиной я продолжал встречаться с женщинами, никому из них не доверяясь. Над этими краткими, чисто плотскими отношениями довлели две неистовые силы: их жадность до моего богатства и мое недоверие к чувствам. Все это не располагало меня к любви, а плотские связи лишь обостряли мое одиночество. Вдобавок я не жил на одном месте. Я жил в дороге, завязывал связи в городах, через которые пролегал мой путь, зная, что вскоре мне придется их прервать. Все мои дружеские отношения были скреплены целесообразностью. Огромная сеть деловых связей становилась все обширнее и крепче. Но среди этого множества людей я был одинок, я оказался в западне, словно паук, запутавшийся в собственной паутине. Бывали дни, когда, захваченный потоком дел, я не думал об этом; в другие дни, покачиваясь в седле на вольном просторе дорог, я предавался мечтаниям, в которых растворялось мое одиночество. Но когда деловая активность затухала или приходили дурные вести, когда пребывание при дворе заставляло меня физически ощущать угрозу и опасность, меня охватывало горестное чувство одиночества. Именно в таком душевном состоянии я пребывал, когда встретил Агнессу.

Вот, вероятно, почему таким сильным было желание снова увидеть ее, быть рядом с нею, открыть ей сердце. Она вмиг напомнила мне о забытых радостях любви. Это было абсурдно, слишком внезапно. Но ведь после первой же встречи с Масэ я понял, что только так, с первого взгляда, и зарождается настоящая любовь. Впрочем, я отдаю себе отчет, что в таких делах время не добавляет уверенности. Привычка тут ни при чем, любовь возникает вдруг, не объявляя заранее о своем приходе. Те письмена, что чертит в нас чувство, всегда легче разобрать на чистом листе неискушенного сознания.