Атака мертвецов - Андрей Расторгуев

Ни в одну из сторон чаша весов не склонялась. Войска начали активно зарываться в землю – там, где встали, где пришлось залечь под смертельным огнем.

В отличие от первого, летнего похода на Пруссию, немецкое население в этот раз дало деру вслед за своими войсками. Пустовали отдельные дома и даже целые деревни. Люди, похоже, собирались второпях и уходили налегке, взяв только самое необходимое. Помимо кучи ценных вещей, во многих квартирах оставались забытые клетки с попугаями либо канарейками, бегали без присмотра собаки да кошки, брошенные своими хозяевами на произвол судьбы. Кое-где попадались накрытые столы с недоеденным обедом, а на кухонных плитах стояли полные кастрюли со свежеприготовленной пищей… Только все окна побиты, мебель переломана. Посуда, статуэтки и прочая фарфоровая мелочь разнесены вдребезги ударами прикладов… Чьих? Нет, не германских. Это русский Ванька постарался. В том числе и Костычев руку приложил…

На каком-то перекрестке, когда уже достаточно углубились в Пруссию, колонна 57-й дивизии проходила мимо одиноко стоящего дома. Дернул же черт Костычева с Верховым зайти в этот дом! Хозяева покинули его в спешке, как и большинство других, что встречались потом. Две прилично обставленные комнаты – мягкая мебель, большие напольные часы, красивые занавески, картины, даже пианино. А на столе раскрытая книга и забытые очки.

Иван присвистнул:

– Мать честная… Это кто же здесь жил-то? Барин, что ль, немецкий?

– Вряд ли, – угрюмо процедил Андрейка. – Обыкновенный крестьянин. Зажиточный только. У них большинство крестьян зажиточные.

– Это как же?.. У мужика, да эдакие вещи?

Недобро усмехнувшись, Верхов сказал с ехидцей:

– Германские крестьяне, Ваня, живут не в пример нам, убогим. Богато живут. Мы с тобой стоим сейчас в доме самого обыкновенного простолюдина.

Костычев был поражен до глубины души. Какое-то время они с Андреем глядели друг на друга, чувствуя подступающую злость. Потом вдруг, не сговариваясь, взяли свои винтовки за стволы и давай крушить прикладами все подряд. Били тщательно, с должным прилежанием, ругая на чем свет стоит «проклятых зажравшихся немцев». Часы, посуда, картины – ничто не уцелело…

Повсюду встречались эти разгромленные, а вовсе не ограбленные, немецкие дома, на которых простой русский мужик вымещал свою злобу. Он, выросший в нищете, не мог подавить в себе раздражения и животной ненависти при виде богатства и благополучия врага. Он привык, что так живет один лишь барин. Этого своего, русского барина он тоже не очень-то любил. Но богатое жилище простого мужика, да еще того «гада немца», из-за которого пришлось бросить дом и топать на войну, вызывало прямо-таки чувство неконтролируемого бешенства. Вот и громили «это непотребство», а то и сжигали.

Как говорится, с глаз долой, из сердца вон…

Заняв Арис, 3-й Сибирский корпус втиснулся в дефиле между озерами Шпирдинг – самым большим в Пруссии – и Левентинер, где был остановлен германцами. Застучали кирки, замелькали лопаты. Саперы усиленно пилили бревна, делая из них заграждения, окутанные колючей проволокой.

Закапывался и 226-й полк.

– Мы ж землянцы, – шутя, философствовал Верхов. – Потому для нас в земле сидеть самое то. Верно я говорю, братцы?

Солдаты согласно кивают, посмеиваясь и сверкая улыбками сквозь дым самокруток, а Кульнев теребит ус и вдруг выдает угрюмо:

– Лишь бы не лежать навечно…

Все сразу замолкают, потупившись. Вот и поднимай им настроение после этого. Кто взводного за язык тянул? С ним вообще последнее время что-то неладное творится. В каждой атаке всегда первый, в самое пекло сломя голову лезет, и хоть бы хны. Никакая пуля его не берет. Заговоренный он, что ли? Отчего тогда все чаще смерть поминает? Предчувствие?..

Фронт, хоть и стабилизовался, еще мало походил на ту линию глубоко эшелонированных оборонительных укреплений, что возвели обе стороны, пока шла окопная война. Полки стояли по деревням, квартиробивачно. Перед этими деревнями, версты за полторы до укреплений противника, рыли окопы, в которых несли дежурство лишь слабые охранения. Причем заставы и полевые караулы выдвигались туда только ночью. Каждый обустраивал себе окоп и окопчик. Что еще остается солдату в глухую ночь? Спать нельзя. Вот и занимали руки работой.

От окопов этих вперед, под самую проволоку неприятеля, выдвигались небольшие секреты. Для сообщения с ними из тыла начали копать упрощенные ходы сообщения. Это поощрялось командованием, поскольку очень уж напоминало внешне ту «постепенную атаку», что предписывалась войскам приказом по армии.

Окопы росли в числе, траншеи удлинялись, превращаясь в разветвленные земляные галереи. Проволока все больше оплетала передовую линию. Укреплялся тыл. Так постепенно и создавалась прочная, капитально оборудованная оборонительная позиция.

А бои, между тем, не затухали. То одна, то другая сторона периодически пытались овладеть укреплениями противника.

Как-то в начале декабря, рано утром, на позиции 226-го полка обрушился сильный артиллерийский огонь. Почти сразу осколком «чемодана», рванувшего в относительной близости, ранило в плечо прапорщика Радке, ротного командира. Его по ходам сообщения унесли в тыл. А тут немецкие цепи пошли. Кому ротой командовать?..

Огляделся Кульнев. Никого уж не осталось выше по чину. Фельдфебеля убило, присыпав землей. Вон, одна рука скрюченная торчит. В иных взводах и унтер-офицеров-то нет. А коли есть, так помалкивают в тряпочку. Не хотят на себя ответственность брать.

– Командуй, Михал Яковлевич, – заметив колебания Кульнева, подбодрил Самгрилов. – Ты первый взводный, тебе сам бог велел…

Густые немецкие цепи все ближе. Идут в несколько линий. Два-три батальона, не меньше.

– Да их там дивизия цельная! – кто-то с лихвой от солдатских щедрот набавил германцам число.

– А у нас пулеметы-то хоть есть? – встревожился Костычев, деловито, между делом, без всякой команды прилаживая винтовку на бруствере и выкладывая патроны.

То же самое делали остальные. Их ли решительный вид подействовал, или та безысходность, что прочно засела в устремленных на Кульнева глазах других унтер-офицеров, но, в конце концов, он прокричал:

– Тринадцатая рота, приготовьсь! Слушай мою команду!

«До первой цепи с тыщу шагов будет», – прикинул расстояние Михаил, продолжая командовать:

– Десять! – указал направление огня, чтобы видеть результаты пристрелки. После паузы совершенно спокойным, твердым голосом произнес громко: – Полурота… пли!

Короткий, выдержанный залп.

В бинокль, позаимствованный у раненого прапорщика, Кульнев тщетно высматривал следы выстрелов. Ни падающего тела, ни рикошета – ровным счетом ничего. Словно пальнули в белый свет.

Немцы подобрались ближе. Отчетливо видны их темные шинели. Второочередная пехота? Бог с ними, размышлять некогда.