Жена наверху - Рейчел Хокинс

Конечно, тогда ее звали не Беа. Тогда она еще была Бертой. Бертой Лидией Мейсон. Бертой звали ее бабушку по отцовской линии, Лидией – по материнской, и Беа всегда считала, что родители могли бы, по крайней мере, оказать ей любезность, поменяв местами имена. Называться Лидией было бы не так плохо, как именоваться Бертой.

Но это был не самый плохой поступок ее родителей.

В памяти не отложилось, когда отец впервые ударил ее. Побои стали такой же неотъемлемой частью детства Берты, как кровать с балдахином в ее комнате или часть стены в ванной, где обои все время отклеивались. Побои постоянно присутствовали, как фоновый шум. Отец бил ее, когда был пьян, когда злился, а порой, как ей казалось, просто от скуки.

Когда-то в ее семье водились деньги, и отец еще не успел забыть, как рос в достатке, поэтому остро ощущал нехватку средств. Дом построили на семейные деньги, это случилось примерно в двадцатых годах, но к моменту появления Бланш дом уже практически утопал в окружающей его красной алабамской грязи. Денег на такие вещи, как ремонт крыши, уже не было, и, когда потолок в спальне наверху стал протекать и буквально гнить, родители Берты просто закрыли дверь в эту комнату и сделали вид, что ничего не происходит.

Берта тоже научилась этому. Идти простым путем, закрывать дверь, создавать новую реальность.

Она пошла в местную муниципальную школу, потому что в ее крошечном городке других не было; не просто муниципальная школа, а округа, что по какой-то необъяснимой причине беспокоило ее отца больше, чем если бы она была городской. Ее мать училась в школе-интернате недалеко от Бирмингема, Айви-Ридж. Мать много рассказывала о ней, описывая землю обетованную, полную хорошеньких девушек в клетчатых юбках, зданий из красного кирпича, высоких старых деревьев.

Берта вышла в Интернет через школьный компьютер, посмотрела фотографии, и интернат показался ей даже лучше, чем по описаниям ее матери. Заполнить анкету – проще всего. Труднее получить финансовую помощь, так как ее родители должны были подать соответствующее заявление, предоставить налоговые декларации и всевозможные другие взрослые вещи, о которых Берта на самом деле ничего не знала. Но она умна и находчива, и однажды ночью, после того как ее отец отключился в комнате, которую ее мать упорно называла гостиной, Берта прокралась к его столу. Его бумаги хранились в беспорядке, но она нашла то, что ей было нужно.

К концу седьмого класса у Берты было письмо о приеме и полная стипендия от момента поступления в Айви-Ридж и до самого окончания школы при условии, что она будет поддерживать высокий средний балл. Узнав обо всем, отец избил ее сильнее, чем когда-либо прежде. Потом она лежала в своей постели, ощупывая языком пульсирующее место в десне, где не хватало зуба, но боль – ничто. Боль того стоила, потому что Беа построила себе спасательный плот прочь от тонущего корабля своей семьи.

Вот с чего действительно все началось, все поменялось: Айви-Ридж познакомил ее с новой жизнью, с Бланш, но, что более важно, с новой версией самой себя, с незнакомкой, которая всегда жила внутри нее, хозяйкой своей судьбы.

В первый учебный день выдалась такая жара, что Беа чувствует, как пот пропитывает лифчик, стекает каплями по спине. Она уже ощущает пудровый запах своего дезодоранта, и перед глазами внезапно возникает пугающая картина: мокрые пожелтевшие пятна под мышками ее новой белой блузки. Она хочет взглянуть на подмышки, но что если ее кто-нибудь увидит? Тогда ей придется нести на себе не только тяжелый груз того, что ее зовут Бертой, она станет еще и Бертой, Которая Разглядывает Свои Подмышки. Нет, лучше ходить с кругами пота, чем с таким прозвищем.

Кампус великолепен: кирпичные здания, ярко-зеленая лужайка; пускай комната не так шикарна – сплошной линолеум, две простые односпальные кровати с поцарапанными деревянными рамами, – Беа все равно чувствует себя, как в раю, находясь вдали от дома, вдали от родителей, и ни за что бы не уехала отсюда.

В первый же день она знакомится с Бланш. Они не соседки по комнате – это случится позже, – но живут в одном здании общежития, и Бланш назначила себя неофициальным помощником для вновь прибывших учениц. У нее невероятно мягкие волосы, они ниспадают ей на спину идеальной гладкой и блестящей волной цвета кофе. У самой Берты тоже каштановые волосы, но они не такого насыщенного цвета, не такого глубокого оттенка, чтобы хотелось протянуть руку и дотронуться до них.

– Берта? – уточняет Бланш, сморщив нос, и Берта чувствует, как тело съеживается, плечи втягиваются, спина сгибается. Эту позу она принимала тысячу раз. Если бы она могла свернуться в достаточно плотный комочек, родители вообще не заметили бы ее.

Но Бланш кладет руку ей на плечо, прогоняя неловкость.

– Нет, – говорит она. – Так не пойдет. У тебя нет какого-нибудь прозвища?

У Берты никогда не было прозвища, потому что у нее никогда в жизни не было друзей, которые дали бы ей его, а ее родители вообще никак ее не называли. Бланш улыбается, ослепительно белые зубы сияют на ее загорелом лице.

– Беа, – объявляет она. – Это звучит лучше.

Беа. Это действительно звучит лучше. Это имя подходит.

Беа. Она выпрямляется, пытается заправить волосы за ухо тем же небрежным жестом, как это делает Бланш.

– Идеально.

И все действительно складывается идеально.

На весенних каникулах Бланш приглашает Беа погостить в доме своей семьи в Орандж-Бич. Вообще-то Беа никогда раньше не была на пляже, но стоит ей погрузить пальцы ног в сахарно-белый песок, как она влюбляется в море и никуда не хочет уезжать отсюда, наслаждается тем, как ветер играет в ее волосах, соленая вода касается ее лодыжек. Бланш смеется, обнимая Беа за талию.

– Согласна, здесь красиво, но это всего лишь Орандж-Бич, – говорит она.

Внезапно Беа охватывает тревога, что она слишком открыта в своих чувствах, слишком бурно радуется. Как провинциалка в большом городе и все такое. Но тут Бланш окатывает ее брызгами и бросается в набежавшую волну, оставляя Беа стоять в одиночестве.

* * *

Ее отец умер, когда она училась в одиннадцатом классе. Беа не поехала домой на похороны. Позже приходит голосовое сообщение от ее матери, голос звучит на удивление трезво. Беа готова выслушивать крики, невнятные обвинения, но вместо этого мать добра с ней. Даже мила. Называет ее «Берта-Медвежонок» – это прозвище Беа всегда ненавидела, но не слышала его с раннего детства. Мать хочет, чтобы Беа вернулась домой на лето. Хочет попытаться все исправить теперь, когда папы нет. И она очень настойчива.

Однако Бланш напоминает Беа, что та ничего не должна маме.

Беа не рассказывала Бланш всего о своем прошлом, не желая, чтобы ее подруга знала все постыдные, мрачные подробности, но Бланш не дура, и Беа знает, что подруга кое о чем уже догадывается.

– Тебе не обязательно ехать, – уверяет она Беа, и та садится на кровать, рассеянно теребя потрепанный уголок на чехле своего телефона.