Либерия - Марина Голубева

Но вовремя опомнился, выдохнул сквозь стиснутые зубы и снова опустился на лавку. Не дело это — лезть с кулаками на старика, тем более без его помощи никак не обойтись.

— Ну, что, охолонул? Али водичкой побрызгать? — насмешливо спросил Чурила.

Затем, как ни в чем ни бывало, пошерудил в печи ухватом и вытащил на стол чугунок, исходящий ароматным паром. Алексей сглотнул голодную слюну.

— Отнеси-ка ты ее в лес, да приходи — вечерять будем. Разговор у меня к тебе есть.

— Хорошо. — Алексей уже успокоился и решил не обращать внимания на издевательские замечания колдуна. Что с него возьмешь? Старики всегда молодым завидуют, тому, что самим уж не дано. — Только скажи, где ее материнское дерево. Я Лесю к нему отнесу.

— Не знаю, — равнодушно буркнул Чурила. — Мне оно пошто? Береза, вроде как.

— Так берез в лесу сотни, как я нужную найду?

— Это уж твоя забота. Коли делать больше нечего, можешь побегать, поискать.

— Может, хоть примерно место знаешь? — Алексей совсем расстроился — он-то так надеялся на помощь колдуна.

— Да, кажись, где-то рядом с Проклятой дубравой. А больше не знаю ничего, я и не интересовался, оно мне не надо.

Дорогу к Проклятой дубраве молодой человек запомнил хорошо и быстро дошел до границы странного мертвого леса. Здесь его ждало очередное разочарование в виде обширной березовой рощи. Берез было множество, все они казались очень старыми с толстыми корявыми стволами и узловатыми ветвями. Как найти нужную — не понятно. Можно, конечно, нести Лесю от березы к березе, но, во-первых, на такой обход потребуется целый день, во-вторых, вряд ли, девушка проснется сразу, если вообще проснется.

В лесу уже темнело, сумерки липким киселем растекались по подлеску, сгущаясь в ельнике до угольной черноты. Алексей устроил лесавку у большой коряги, бывшей когда-то могучим деревом, присел рядом и задумался. Успокаивало то, что девушке явно стало лучше — дыхание выровнялось, а щеки порозовели, она даже иногда улыбалась во сне. Возможно, ее дерево было совсем рядом. Вот только где? Молодой человек решил попробовать найти нужную березу по запаху — аромат земляники и сосновой хвои стал уже привычным и родным. Только искать придется в волчьем обличье, человеческое обоняние не столь чувствительно.

Ежась от холода, Алексей разделся и аккуратно сложил одежду рядом с лесавкой. Трансформация получилась на удивление легко, стоило только о ней подумать, наверное, сказывалась близость Проклятой дубравы. Большой светло-серый волк с удовольствием отряхнулся, переступил лапами, привыкая к смене облика, втянул чутким влажным носом лесные запахи, стараясь выделить земляничный аромат, и насторожился, почуяв чужого зверя.

Шерсть на загривке оборотня встала дыбом, а верхняя губа приподнялась, обнажая в оскале клыки. Сдерживая рвущиеся из груди рычание, он припал на передние лапы и прижал уши. Зверь шел со стороны Проклятой дубравы, уже можно было различить хруст снега под тяжелыми лапами и хриплое ворчание. Животные инстинкты побуждали волка бежать, спасать свою шкуру от того, что надвигалось из лесной чащи. Но человек не мог оставить беззащитную девушку, и он оказался сильнее.

Кусты зашевелились, и в полутьме сгущавшихся сумерек Алексей увидел, как что-то огромное ломится сквозь густой подлесок. Заснеженные ветви дрогнули, осыпая белые пушистые комья, и из чащи вышел медведь. Он был огромным, некогда бурая шерсть отливала серебром седины, а глаза, казавшиеся маленькими на такой громадной морде, горели лютой злобой. Зверь поднялся на задние лапы и угрожающе зарычал. Оборотень ответил и, перепрыгнув через Лесю, встал перед медведем, широко расставив дрожащие лапы. Это было безумием. Алексей понимал, что лесное чудовище убьет его одним ударом лапы, но сбежать, бросив лесавку, не мог. Шерсть на хребте топорщилась, предательски поджимался пушистый хвост, но оборотень упрямо скалил клыки и рычал, пригнув голову к земле.

Медведь потоптался, шумно принюхиваясь, заворчал, но уже не зло, а, скорее, удивленно, и в голове Алексея раздался рокочущий голос:

— Хо! Ты сумел удивить меня, волчонок. Спасибо за внучку, серый брат. Я позабочусь о ней, не беспокойся.

Оборотень попятился и сел, удивленно открыв пасть. «Да это же он… сам Велес!» — понял потрясенный Алексей.

Медведь шагнул к лесавке, бережно поднял ее, прижимая к мохнатой груди, и рыкнув на прощание, скрылся в чаще.

* * *

Волк проснулся, когда ночной мрак начал неспешно растворяться в зыбких предрассветных сумерках. Снег под теплым брюхом подтаял, и лежать в луже стало неуютно. Зверь зевнул, щелкнул клыками и потянулся, прогоняя остатки сна. Охота этой ночью была удачной, он догнал небольшого кабанчика и, урча, сожрал его целиком, с удовольствием хрустя молодыми костями. Сытая тяжесть в желудке и сейчас заставляла волка блаженно жмуриться и облизываться.

Зверь был сыт, и разбудил его вовсе не голод, а какое-то неясное чувство тревоги, что-то пробуждающее смутные, неприятные воспоминания. Зверь заскулил, принюхался, пытаясь определить источник беспокойства. Но вокруг все было тихо, зимний лес не представлял никакой угрозы, напротив, сулил азартную охоту и вкусную добычу. Тревога сидела внутри, и она оказалась настолько сильной, что волк поднял морду к светлеющему небу и завыл, вкладывая в протяжный звук свою неосознанную тоску. Не понимая причины своего беспокойства, волк покрутился в ельнике, раздраженно зарычал и метнулся в кусты.

Он несся легкими прыжками, нырял в сугробах, стремясь убежать от тягостного чувства, от непонятного страха и отчаяния. Время от времени волк останавливался, тряс головой, тер лапой морду, повизгивая от боли. Хаос образов, звуков, картин копошился и метался в воспаленном мозгу, причиняя страдания, заставляя то жалобно скулить, то рычать от бессильной злобы. Особенно досаждали образы двуногих, пахнущих дымом и железом. Они кривлялись, размахивали руками, что-то кричали, вызывая лютую злобу и желание растерзать их на клочки, чтобы не мешали наслаждаться легким бегом, азартом охоты и свободой. Волк принюхивался, пытаясь уловить запах этих существ, и снова бежал.

Зверь знал, там за лесом были жилища ненавистных двуногих тварей, когда-то в прошлой жизни он был таким же. Но теперь воспоминания об этом причиняли боль, и единственным желанием было убивать, вгрызаться в трепещущее мясо, лакать еще теплую кровь. Он убьет их всех, и тогда они, наконец, оставят его в покое.

Рассерженный рев, раздавшийся совсем рядом, заставил волка остановиться, затормозив всеми четырьмя лапами. Тяжело дыша и вывалив из пасти розовый язык, зверь испуганно попятился и заскулил. Перед ним, раздраженно раскачиваясь из стороны в сторону, стоял огромный медведь. Его седая, словно покрытая инеем шерсть, топорщилась на загривке, а желтые клыки обнажились в угрожающем оскале. Волк испытал противоречивые чувства — ему хотелось одновременно бежать, визжа от ужаса, и как маленькому щенку валяться на снегу, подставляя этому существу мягкое, уязвимое брюхо. Перед ним был Хозяин и Господин, Тот, Кто Дарует Жизнь и Смерть. И он был очень зол, зол на него, несчастного волка, запутавшегося в хаосе воспоминаний и образов.