Эти опавшие листья - Олдос Хаксли

А когда Ховенден отпустил ее, закрыла лицо ладонями и заплакала.

– Зачем вы опять хотите все испортить? – спросила Ирэн сквозь слезы.

Лорд Ховенден не знал, куда деться от смущения и сожалений.

– Нам было так хорошо, мы подружились. – Она промокнула уголки глаз носовым платком, но ее голос все еще содрогался от рыданий.

– Я – плосто животное какое-то, – сказал Ховенден, и его слова прозвучали с таким жестоким самобичеванием, что Ирэн не смогла сдержать смеха. Было определенно нечто комичное в столь мгновенном и неожиданном приступе раскаяния, причем вполне искреннем.

– Нет, вы вовсе не животное, – возразила она. Плач и смех самым причудливым образом смешались в ее голосе. – Вы – милый и нравитесь мне. Но вам нельзя так больше поступать, хотя я сама не знаю почему. Мне страшно, что так мы все испортим. Конечно, я расплакалась на пустом месте, как гусыня последняя. Но все же… – Она покачала головой. – Вы мне очень нравитесь, – повторила Ирэн. – Но не в таком смысле. По крайней мере пока. Однажды все может случиться. Позднее, не сейчас. Вы же не станете снова вести себя глупо? Обещаете?

Лорд Ховенден готов был дать любые обещания. И они направились к дому сквозь серый мрак ночи оливковой рощи.

В тот вечер за ужином разговор зашел о феминизме. Под давлением мистера Кардана миссис Олдуинкл пришлось нехотя признать наличие существенной разницы между Мод Валери Уайт и Бетховеном, а живопись Анджелики Кауфман, как согласилась она скрепя сердце, сильно уступала произведениям Джотто. Однако миссис Олдуинкл горячо отстаивала свое мнение, что в вопросах любви женщины подвергались дискриминации.

– Мы требуем такой же свободы во всем, какой наслаждаетесь вы, – сделала она торжественное заявление.

Зная, как любит тетя Лилиан ее участие в общей беседе, и припомнив одно из тетиных любимых выражений, которое она, правда, редко повторяла в последнее время, Ирэн серьезно произнесла:

– Контрацепция вообще сделала целомудрие чем-то излишним.

Мистер Кардан откинулся на спинку кресла и разразился громовым хохотом. А вот на пророческом лике мистера Фэлкса промелькнуло болезненное выражение. Он с беспокойством посмотрел на своего юного ученика в надежде, что тот не слышал или не понял смысла прозвучавшей сентенции. Заметив, как мистер Кардан подмигивает ему, он сильнее нахмурился. Могло ли моральное разложение и порочность зайти еще дальше? – словно вопрошал его взгляд. Он посмотрел на Ирэн. Его искренне изумили подобные речи в устах существа, на вид столь юного и невинного. Оставалось только радоваться (ради блага Ховендена), что их пребывание в этом скверном месте подходило к концу. Если бы не необходимость соблюдать приличия, он бы покинул дворец незамедлительно, отряхнув, подобно Лоту, пыль этого Содома со своих подошв.

– Когда мальчишка – подручный мясника доверительно сообщает вам, рассчитывая на чаевые, что у брата бакалейщика хранится прекрасный фрагмент очень древней скульптуры, с которым он готов расстаться за умеренную цену, что, по-вашему, он имеет в виду?

Такой вопрос задумчиво задал мистер Кардан, медленно поднимаясь по склону холма, поросшего оливами.

– Наверное, он имеет в виду именно то, что говорит, – ответила мисс Триплау.

– Несомненно, – кивнул мистер Кардан, останавливаясь, чтобы протереть от пота лицо, которое лоснилось, хотя солнце лишь слегка пробивалось сквозь редкую листву оливковых деревьев и жару никак нельзя было счесть невыносимой.

Мисс Триплау в зеленом наряде опереточной школьницы выглядела чудесно и свежо на фоне своего спутника, уже расстегнувшего на себе все пуговицы.

– Проблема, однако, заключается в его словах. Что подручный мясника может называть очень красивым и очень старым осколком скульптуры?

Они возобновили подъем. Сквозь прогалины в оливковой роще они видели крыши и стройную башню дворца Чибо-Маласпина, а еще дальше – игрушечные домики Веццы, похожую на карту долины, и море.

– Так спросите его, если вам любопытно, – раздраженно произнесла мисс Триплау, потому что приняла приглашение мистера Кардана прогуляться с ним вовсе не для того, чтобы выслушивать рассуждения о подручном мясника.

Ей хотелось побольше узнать о житейских взглядах мистера Кардана, о его литературных вкусах и услышать отзыв о себе самой. Как она уже заметила, он кое-что смыслил во всем этом. Причем о ней он знал даже слишком много и не совсем то, чего ей хотелось бы. Отсюда и возникло желание побеседовать с ним. Мисс Триплау пугала перспектива быть неправильно понятой. А теперь, после продолжительного молчания, он завел речь о пареньке, рубившем мясо в лавке.

– Я уже спрашивал, – сказал мистер Кардан, – но неужели вы думаете, что из него легко вытащить хоть что-нибудь членораздельное? Он сообщил мне, что скульптура изображает мужчину, а вернее – часть тела мужчины, и вырублена из мрамора. Больше не удалось выяснить ничего.

– А к чему вам это?

– Увы, по самым низменным причинам, – ответил мистер Кардан. – Помните стихи?

Вот вам жизнеописание человека в сжатом виде. Разумеется, сожалеть не о чем. Но деньги нужны человеку, причем в старости даже больше, чем когда-либо, потому что их все труднее добывать. А вы думали, по какой причине я поперся в такую даль пешком, если не взглянуть на скульптуру, найденную братом деревенского бакалейщика?

– Вы хотите сказать, что купите ее, если она имеет хоть какую-то ценность?

– И заплачу как можно меньше, – подтвердил мистер Кардан. – А продам дороже. Если бы я когда-нибудь приобрел истинную профессию, то стал бы, наверное, торговцем антиквариатом. В этом деле присутствует неизъяснимое очарование, поскольку нет более бесчестного способа зарабатывать приличные деньги вполне легальным путем. Причем даже сама нечестность приобретает занимательные формы. Верно, финансист может обмануть больше людей и присвоить средства в гораздо более крупных размерах, но в подобном мошенничестве нет ничего личного. Вы можете погубить тысячи ни в чем неповинных инвесторов, но не будете иметь удовольствия личного знакомства со своими жертвами. А мошенник-антиквар, пусть и обманет на менее значительную сумму, всегда сам встречается с теми, кого обводит вокруг пальца. Сначала вы пользуетесь либо невежеством, либо отчаянной бедностью продавца произведения искусства. А затем наживаетесь на снобизме и том же невежестве богатого покупателя, сбывая ему вещь по баснословно завышенной цене. Какое же удовольствие должна приносить удачно проведенная сделка такого рода! Вы приобретаете почерневшую от времени картину у джентльмена, дела которого в таком упадке, что ему не на что купить новый костюм, слегка реставрируете ее и продаете толстосуму, воображающему, будто собрание произведений старинного искусства создаст ему репутацию и откроет доступ в высшее общество. Это просто юмор в духе Рабле! Нет, решительно, не будь Диогена с его философией безделья, я стал бы антикваром. Занятие для настоящего джентльмена.