Новая девушка - Харриет Уокер

Офицер полиции что-то записывал и задавал новые вопросы. К некоторым ответам он возвращался и пробовал подойти к ним под другим углом. Казалось, он ни разу не засомневался в моих словах — его поведение было просто частью профессиональной привычки, отточенной на подозреваемых, которые врали гораздо правдоподобнее, чем потрясенная и шокированная школьница, сидящая напротив него.

К тому моменту, когда допрос закончился, меня всю трясло, зубы отбивали чечетку, и я не могла заставить себя сидеть спокойно — то ли это результат интенсивного опроса, то ли желание скрыть нечто, что, по моему мнению, было неправдой; сказать трудно. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы полицейский ушел.

«Когда он уйдет, — успокаивала я себя, — ты сможешь расслабиться и перевести дыхание, успокоить трясущиеся конечности и подождать, пока уровень адреналина не снизится».

Все закончилось так быстро, что моя мама назвала это беспрецедентным, но школа хотела, чтобы дело утряслось до того, как этот балкон — а вместе с ним и хлипкая развалюха целиком — станут достоянием местной прессы. Так что все согласились с нашей версией событий, и жизнь вернулась в свою обычную колею. Почти…

В тот момент, когда тело Хелен коснулось пола, мы с Марго вновь стали единым целым, и наша внутренняя связь стала еще сильнее, чем когда-либо, — только на этот раз нас связало то, что мы сделали, то, чему мы позволили случиться, то, о чем мы никому не сказали. Раньше мы были просто нужны друг другу — теперь каждой из нас было нужно только одно: молчание.

Я дала Марго понять, что если она вздумает уйти от меня, то я могу разрушить ее жизнь одним мановением пальца. Все, что мне для этого понадобится, — это изменить свои показания: «Я знаю, что ты сделала. Ты довела ее». В нашей дружбе я всегда была лидером и сама решала, куда мы пойдем в субботу, что мы купим, какая музыка нам нравится, как подстрижемся или каким лаком покрасим ногти. А теперь я отвечала еще и за будущее Марго.

Сейчас я понимаю — Чарльз уже много лет говорит мне об этом, — что я высекла сама себя. Та моя угроза изменить показания превратила Марго в нервное и зависимое от меня существо, так что все кончилось тем, что большую часть своей взрослой жизни я посвятила решению ее проблем и подтиранию ее соплей. Сколько раз мы с Чарльзом садились обедать, и тут раздавался звонок телефона или в дверь, и на пороге появлялась бледная как смерть Марго со своим обычным коровьим выражением на лице и словами: «Прости, мне нужна твоя помощь» или «Прости, но не могла бы ты меня выслушать?» или «Прости, но я никак не могу собраться…»

Я никогда не хотела задуматься над тем, почему она такая дерганая; что из того, что произошло в прошлом, заставило ее сомневаться в правильности своих суждений в настоящем, теперь, когда она уже стала успешной и взрослой женщиной. И уж совсем не хотелось мне думать о том, что во всем этом есть и доля моей вины.

* * *

Я так никогда и не узнала, куда отвезли Хелен, хотя наиболее подходящий ей реабилитационный центр находился недалеко от Лондона, города, откуда и приехала ее семья. Мои родители и те из учителей, которые решались вспомнить об инциденте, употребляли такие слова, как «вытяжение» и «прикована к постели». Кто-то сказал мне, что большую часть времени Хелен будет проводить в больнице. Кости ее ног разлетелись на мелкие кусочки, позвоночник тоже был поврежден, а это значило, что ей надо провести в полной неподвижности по крайней мере месяца три.

А еще мне сказали, что ей необходим головной фиксатор, что показалось мне чем-то из области черного юмора, особенно если вспомнить о том, как она обращалась с Марго. Но потом я прочитала, что речь идет о вкручивании винтов в череп. Так что ничего смешного в этом не было.

Мне сказали, что пройдет много месяцев, прежде чем она снова сможет сидеть, может быть, годы, прежде чем сможет ходить, — но рано или поздно это произойдет, и тогда она вновь станет нормальным человеком. Так что все, кто узнает ее во взрослом возрасте, не догадаются, через что ей пришлось пройти. Это сказала мне миссис Уилсон в первый день, когда я пришла в школу после случившегося.

— А я могу ей написать? — спросила я тогда.

Я уже знала, что пошлю ей: музыкальные записи и зашифрованные послания со всякими смешными историями — этого будет достаточно, пока мы не встретимся вновь.

— Боюсь, милая, что ее родители запретили сообщать новый адрес, — ответила учительница. — Хелен хочет начать жизнь с чистого листа.

Этим все и закончилось.

А потом я чувствовала себя как друг ветерана войны, человека, которому не дает покоя то, что делал он и что сделали с ним. Радость и дух товарищества куда-то исчезли. Как и чистота отношений. И смех. Мы с Марго больше никуда не выходили вместе и все два года перед поступлением в университет держались друг за друга как за никому не нужный балласт.

В Кембридже я испытала облегчение. Новые друзья, с которыми не было проблем — по крайней мере, проблем, обусловленных ужасами действительности. Жизнь вращалась вокруг обычных вопросов здоровья, красоты и прочих статусных мелочей. Обычные интересы великовозрастных детей, еще не успевших столкнуться с реалиями жизни. И мое общение с ними не давило на меня, как мельничный жернов. С ними я вновь стала наслаждаться своей молодостью, поскольку то, что случилось со мной, Марго и Хелен, казалось, состарило меня на несколько десятилетий еще до того, как мне исполнилось семнадцать.

Мы с Марго были единственными, кто знал правду о причине падения Хелен, и мы тащили на себе этот груз, как могильщики тащат на плечах гроб. И хотя мы никогда не обсуждали этого, теперь я понимаю, что в нашем чувстве вины было и успокоение, общее, хотя и не одинаковое для каждой из нас. И наша дружба, обосновавшаяся на пороховой бочке, могла сохраниться лишь в том случае, если мы обе выполним взятые на себя обязательства.

Именно поэтому мы не теряли друг друга из виду все эти годы. Мы были похожи, у нас имелись общие интересы, мы беспокоились друг о друге — но объединяла нас все-таки совместная вина. Я старалась дистанцироваться от Марго, насколько это было возможно, но у нас уже выработались определенные стереотипы в общении — я не могла отказать ей в случае необходимости.

Когда она сообщила мне, что беременна, всего через несколько месяцев после моего сообщения о том же, мне показалось, что это возможность начать все с чистого листа. Цветы часто вырастают на мусорных кучах. И пока обменивались посланиями, вместе ходили за покупками и что-то планировали, мы вновь становились ближе друг другу. Стали подругами неразлейвода, к нам вернулась наша старая телепатическая связь. Однажды Марго позвонила мне сразу же после того, как у меня начались схватки Бракстона-Хикса[39].

Но после смерти Джека все испарилось за одну ночь. Я не хотела, чтобы она ко мне приближалась. Ненавидела ее. Проклинала ее за ее неосознанное самодовольство, за то, что она ведет жизнь, которую должна была вести я, и за то, что в ее теле зреет плод, в то время как мое превратилось в стерильную скорлупу, полную ощущения невос-полнимой утраты.