Игра не для всех. 1941 - Даниил Калинин

– Так ты по-русски чище меня шпаришь, что тебе до ляхов? Или под ними так сладко жилось? Не отвечай, по глазам вижу: слаще, чем сейчас. Да только тут такое дело, – я тяжело, показательно вздохнул, словно бы действительно жалея, – под немцами жизни тебе не будет. Совсем.

Призвав помощника, после короткой паузы я продолжил уже более уверенно:

– Они же как думают: мы, славяне, для них унтерменши – недочеловеки, значит. А раз недочеловеки, то и отношения к нам людского быть не должно. Захоти грабь, захоти насилуй, захоти убивай – и хрен тебе за это что будет. В Германскую немцы за колонии дрались в Африке, а теперь мы для них колония, от Буга до Урала. А население – не под корень, конечно, но сократить втрое, а оставшихся – в рабов, как раз как в Африке. Думаешь, вру? Ну так ведь вскоре сам все узнаешь… Мы пленного допрашивали, так он сказал, что все указания по гуманному обращению с гражданским населением и о преследовании военных преступлений у фрицев по армии отменили перед самым нападением на Союз.

Лесничий – а может, все же и лесничий – равнодушно пожал плечами:

– Так сам рассуди, солдатик: вы от границы драпаете? Драпаете, нас не защищаете. Еду отобрать хотите? Хотите. Немец придет теперь по-любому, а вот еды уже не будет, вам, оборванцам бегущим, отдал! Так надо ли оно мне?

Про оборванцев – это он мне на рукав указал обрезанный. Все, это уже был перебор…

Правая рука выхватила Р-38 из кобуры в одно мгновение – впрочем, прыткий мужичок также успел направить на меня обрез. Но не обращая внимания на опасность, я едва ли не зарычал:

– Видишь пистолет, мудак?! Трофейный, «вальтер» называется! После первого дня боев, когда застава пять атак отбила, мне его Василий Нежельский подарил! Знаешь, что с ним стало? На второй день войны пулеметчик вражеский срезал, дыра прям во лбу была! Но и тогда мы все атаки отбили от дотов, самоходку командир сжег, сам погиб! А ты, тварь, смеешь говорить «драпаем»?! Да мы на границе каждый метр земли своей кровью залили, а еще больше – немецкой! Так что опусти обрез, скотина, и неси жратву! А расписку честь по чести лейтенант напишет – и когда мы вернемся, не забудь предъявить, возместят!!!

На мой рев угрожающе зарычал кобель, однако я не обратил на него внимания, зло посмотрев дрогнувшему хуторянину прямо в глаза:

– Я сказал: положи! Обрез. На землю. Живо! И отзови пса, иначе завалю обоих!

После секундной паузы мужик наконец-то сломался:

– Подожди, паря, подожди. Не горячись. Гром! Место!

Послушный пес тут же замолчал и понуро пошел в сторону хутора, а лесничий вновь направил вниз ствол оружия:

– Много еды дать не смогу, иначе сам кони двину. Хлеба полкаравая осталось, отдам целиком. Яиц – два десятка есть, но их еще сварить нужно. Сала шмат да картохи полмешка – чем могу.

Облегченно выдохнув – тронулся лед! – я все же дожал хуторянина:

– Ты прежде обрез на землю положь да отойди назад. А когда жратву соберешь, так оружие и отдам обратно.

– Не заберете?

В голосе мужика сквозит сильнейшая тоска.

– Обрез нам нафиг не нужен.

Сказал я вслух и тут же злорадно продолжил про себя: а вот патроны к «мосинке» пригодятся, еще как пригодятся…

Хуторянин сделал все в точности как я сказал, после чего предложил гораздо более радушно – видать, проняло его, как понял, сколько лишнего наговорил на кураже:

– Так, может, это… Горяченького? У меня как раз в печи чугунок со щами на потрошках гусиных, наваристые! Оно можно и баньку истопить, чтобы не завшиветь. А, солдатик? Не побрезгуешь банькой деревенской?

Немного подумал – горячего поесть, конечно, неплохо, да и баня дело хорошее, а уж там и до ночевки под крышей дома недалеко… Однако ответил я неопределенно:

– У командира нужно спросить. Ты пока яйца вари, а через минут двадцать выходи с едой на порог. На хуторе есть кто-нибудь, кроме тебя?

Лесничий уверенно, без запинки ответил с какой-то просквозившей при этом потаенной болью:

– Один я.

После чего продолжил уже более спокойно:

– Спрашивай командира. Яйца сварю, щи погрею, остальную еду в мешок соберу. Идет?

– Идет. Но учти: снайпер за домом смотреть будет все время. Увидит что подозрительное, застрелит.

В ответ на мои угрозы хуторянин неопределенно пожал плечами и пошел в дом. Я же быстро подобрал его обрез, отщелкнул затвором все пять патронов, после чего поспешил к стоянке отряда.

Перминов, выслушав мой рассказ, всерьез задумался. С одной стороны, еду мы и так получим, а сам хуторянин тип какой-то мутный, явно в оппозиции к советской власти. С другой – жрать нам дадут все равно немного, а поесть горячего в нашей ситуации дорогого стоит. В конце концов, кому сейчас нужен удаленный лесной кордон и кто нас там будет искать? Тем более стоило бы пошукать у мужичка и запас патронов, и, глядишь, еще какую еду. Лесничие вообще-то нередко коптят мясо впрок, нам в дорогу оно самое то. Так что ответ лейтенанта не стал для меня откровением:

– Ладно, поедим на хуторе, выставив часового. Посмотрим, что за «контра» такая и что у него есть про запас.

28 июня 1941 года. Декретное время: 11 часов 10 минут. Южная оконечность Беловежской пущи.

Щи оказались действительно наваристыми, жирными, густыми – тут Макар не обманул. Едим, правда, без хлеба – но половину каравая лесничий, точнее, бывший лесничий, отложил в мешок с едой нам в дорогу. Как и обещал.

При виде вышедших из леса пограничников хуторянин заметно подобрался и стал вести себя максимально обходительно, стараясь угодить всем и во всем. Вон, даже первак на стол поставил, который, правда, никто пить не стал. Только Оля наполнила до предела флягу, запросив у хозяина еще и перевязочный материал – любые чистые тряпки – и гусиный жир, которым, оказывается, можно обрабатывать раны и ожоги. Макар все организовал, попутно в красочных подробностях рассказав историю своей жизни.

Как и ожидалось, родился и вырос будущий лесничий здесь же, в Волкоставице, когда тот еще входил в состав Российской империи. В Империалистическую (еще одно местное название Первой мировой) Макар воевал в стрелковом полку, был ранен и даже заслужил медаль «За храбрость» на Георгиевской ленте. Правда, чутка похвалившись, лесничий тут же напрягся – и, не совсем поняв, в чем дело, я тут же запросил помощника. Как оказалось, на лицевой стороне этой самой медали был отчеканен профиль Николая II. Но либо напряженно молчавший Перминов, сосредоточенно поглощающий щи, просто не знал об особенностях этой награды, либо не стал обострять. Я же, невольно усмехнувшись, также промолчал, жадно глотая янтарный бульон с кусками вареной капусты и мяса.

Смутившийся же Макар быстро закруглил свой рассказ тем, что после отпуска по ранению в царскую армию уже не вернулся, ибо на фронте началась разруха семнадцатого года. Причем факт дезертирства в его понимании оказался менее неприглядной страницей биографии, чем награждение злополучной медалью… В двадцатом же, когда боевые действия с Польшей пошли уже всерьез, ветерана Германской призвали в РККА, в составе которой он и попал в плен после контрудара Пилсудского под Варшавой. При словах о поражении Красной армии лейтенант болезненно сморщился, но комментировать не стал, а я подумал, что ярый антисоветчик, лесничий, потерявший должность в 39-м во время «Польского похода», с равным успехом мог и дезертировать из рядов славной Рабоче-крестьянской. Ну, да и Бог ему судья.