Опасное наследство - Екатерина Соболь

– Вы оба – венец моей карьеры, – гордо сказал Бен, за шкирку подняв Молли на ноги. Та не изменилась в лице, но и не упала. – Уходим отсюда.

Он перекинул мою руку через свое плечо, второй крепко взял Молли за локоть и потащил нас к воротам. Камень я убрал себе в карман.

– Она жива? – спросил я, косясь на Молли, которая не поднимала головы, но исправно переставляла ноги.

– Уточни слово «жива», – деловито прокряхтел Бен. – Она потеряла много раствора, пульс почти отсутствует, и все же какой это великолепный экземпляр! Ее состояние мною еще не изучено, но вот, посмотри.

Он остановился, бесцеремонно оттянул Молли нижнее веко и приглашающе посмотрел на меня. Я покрепче уцепился за Бена и заглянул Молли в глаз – мне было приятно, что Бену интересно мое профессиональное мнение как коллеги-врача.

– Глаз подергивается, – торжественно заключил я.

– Не весь глаз. Глазное яблоко, – назидательно ответил Бен и потянул нас дальше. – Да, оно закатилось наверх, как бывает при обмороке, но если бы она была совершенно мертва, глазные яблоки просто смотрели бы вперед. Пустым и неподвижным взглядом. Уж поверь мне, я неоднократно видел мертвые глаза.

– Спасибо, что пришел за мной, – просипел я.

Бен удивленно глянул на меня и тут же нахмурился, будто не хотел, чтобы я заметил это выражение на его лице.

– Граф выставил тебя на посмешище. Ты – поразительное научное достижение, а не ярмарочный фокус. Он унизил мою исследовательскую гордость.

– Ну хоть костюм тебе дал. В будущем одевайся прилично, тебе идет.

– Ты всегда слишком много внимания уделял внешности, – буркнул Бен.

Он выволок нас за ворота, и я в который раз за последние сутки зашагал по знакомой улице. Вокруг было пусто. Люди победнее уже спали, те, кто побогаче, веселились в салонах, на ужинах и балах. Мостовую покрывал снег, идти было трудно, и Бен начал выбиваться из сил.

– Как ты думаешь, сможешь разбудить Молли снова? – спросил я, чтобы отвлечь его.

– Разбудить! Неплохое словечко. Думаю, смогу. Для начала надо пополнить запас раствора – кожа у нее иссохшая, как бумага, – а потом слегка ударить током, – зачастил Бен, оседлав любимого конька. – Мозг определенно жив, хоть и ушел в некое подобие сна, чтобы сохранить в теле немного жизни. Человеческое тело – мудрейшее творение природы. Никогда не перестану восхищаться его устройством. – Он довольно вздохнул и подтянул мою сползающую руку. – Все-таки рано я разочаровался в своей работе, она очень мне дорога. Но выбраться ненадолго из сарая оказалось приятнее, чем я думал. Ты любишь шампанское? Мне понравилось! Правда, танцы я все еще нахожу удивительно глупым занятием.

К ночи воздух стал мягче, теплее, будто следом за снегопадом к городу подбиралась оттепель. Мы добрели до своих ворот, меся ботинками подтаявший снег. Юбка Молли промокла до колен, Бен два раза чихнул – как бы не простудился, люди такие хрупкие.

Впереди смутно угадывались контуры особняка, и я остановился, выпустив Бена. Стоять прямо было непросто, но я справился.

– Идем, чего встал? Тебе я тоже раствора подолью.

– Он мне больше не понадобится, – хрипло сказал я, пошатываясь на ветру. – В следующий раз, когда увидимся, я буду жив.

– Весьма смелое и необоснованное заявление.

– Я найду наш камень. Камень жизни. Отец его спрятал.

Бен закатил глаза.

– Опять ты со своими сказками! Джонни, это бред угасающего рассудка, и раствор поможет тебе гораздо лучше, чем какой-то…

Его голос отдалялся, пока не затих совсем. Я бодро брел к дому, раскинув руки для равновесия и припадая на одну ногу, которая совсем перестала разгибаться и, похоже, навечно застыла в полусогнутом положении.

Нет, нет, я не могу упасть, я дойду, все не может закончиться настолько бесславно. Все Джоны Гленгаллы выживут, я дам шанс каждому из них и, возможно, стану первым в истории хореографом, писателем и врачом в одном лице.

Дом приближался – мрачный темный прямоугольник, едва заметный на фоне черного неба. Невзрачная оболочка, скрывающая то, что нужно мне больше всего на свете.

На этот раз в доме не было ни ирландцев, ни грабителя, только я – и сокровище, которое оставил отец. Сидя в шкафу леди Бланш, я понял: подсказка, где искать камень, кроется в тексте песни про ожившего Файонна, вот почему отец пел нам с Беном такую вопиюще неподходящую колыбельную. Он спрятал камень давным-давно и хотел, чтобы мы запомнили, где его искать, даже сами не зная, что запоминаем. Вещи, которыми он украшал дом, тоже были выбраны не случайно.

Гобелен с крылатым львом и «собственный портрет» отца найти было легко – первый висел в кабинете, второй стоял у камина в столовой. Камин давно потух, справиться с разжиганием свечей я не рассчитывал, так что сразу потащил портрет к окну, чтобы осмотреть. Затем добрел до кабинета и попытался проделать то же самое с гобеленом, но не смог снять его со стены. Пришлось кое-как прощупать те части, до которых я смог дотянуться. Ничего!

Я был уверен, что найду камень вставленным или вшитым в портрет или гобелен, – не зря же в доме находились те же предметы, которые перечисляются в песне! Но никаких потайных карманов на обоих произведениях искусства я не обнаружил. Я сердито рыкнул. Да что ж такое! Вернулся в столовую и уставился на портрет, пытаясь отыскать тайные знаки в самом изображении, но единственное, что я заметил, – это то, что рука отца, лежащая на эфесе церемониальной сабли, выглядела странно: все пальцы сжимали эфес, а указательный был вытянут вперед. Сначала я подумал, что просто художник был так себе, а потом решил: вдруг это и есть знак? Вдруг отец куда-то указывает? Я дотащился до противоположной стены и без большой надежды постарался найти точку, куда указывал палец, когда портрет висел над камином. Ничего не нашел: стена и стена. Я даже простучал ее ладонью – безрезультатно.

Ладно, отчаиваться рано. Я задумался изо всех сил. В остальных куплетах перечислялись предметы, которых я у нас дома не помнил, так что оставалось только как следует вдуматься в первый. Что там еще было?.. Россыпь золотых монет, прялка, камни, что горят огнем. Куда ж ты все это дел, папа? Я почувствовал себя отчаявшейся женушкой Файонна, которая больше ничего не может выяснить у мужа.

Хотелось надеяться, что прялка ни при чем, потому что я даже не знал, как она должна выглядеть. Россыпь золотых монет и драгоценные камни – тоже так себе указания, вряд ли они всегда лежат на одном и том же месте.

Кстати, о местах… Портрет ведь раньше висел в кабинете, там же, где и гобелен. Значит, там и надо искать! Монеты годами на одном месте не лежат, а вот предметы интерьера в нашем доме навечно остаются на тех точках, которые однажды заняли. Уверен, отец был бы возмущен, узнав, что наследники перевесили его портрет: зачем? Я снова отправился в кабинет, продвигаясь вдоль стен, чтобы было за что держаться.