Возвращение - Мария Архангельская

– …Ты ведь отлично знаешь, что такое присяга!

– А ты не знаешь, что такое семья! – ещё не успевший загрубеть голос Валентина срывался, видно, орали они друг на друга уже довольно долго. – Ты воевал, воевал и воевал, и тебя никогда не было рядом, когда ты был нужен нам с мамой!

Райан подошёл к Ульриху, кивнул на дверь и приподнял брови. Тот в ответ дёрнул углом рта и пожал плечами.

– Я воевал и за вас тоже! Чтобы защитить всех вас от захватчиков!

– То-то ты очень хорошо нас защитил!

Райан покачал головой и ушёл в рубку. Спустя некоторое время туда же ворвался злой и встрёпанный Рауль. Райан подумал, что это не лучшее состояние перед началом полёта, но не стал делать замечания, а вместо этого спросил:

– Поговорили без особого успеха, как я слышал?

Рауль кивнул.

– Я хотел с ним хоть как-то объясниться на прощанье. Ведь неизвестно, когда мы увидимся в следующий раз… – Он безнадёжно махнул рукой. – Но ничего, кроме взаимных упрёков, мы друг другу так и не сказали.

– Вот что, Рауль, – сказал Райан. – А пришли-ка ты его ко мне.

– Его сейчас уведут…

– Ничего, попроси подождать пять минут.

Валентин явился сразу же. Вид у мальчишки тоже был взъерошенный. Райан положил ногу на ногу и встретил его нечитаемым взглядом.

– Это правда? – с порога выпалил Валентин.

– Что именно?

– Ну, то, что отец про вас рассказал…

– Что я Конверс? Да, это правда.

– Как вы могли?!

– Выражайтесь яснее, молодой человек. Что именно я мог и что вас смущает?

– Как вы могли нас всех предать?! Вы создали Альянс, вы начали эту войну, а теперь вы… вы…

– Никак вы собрались меня обличать? Занятное зрелище: предатель обвиняет в предательстве.

– Я – предатель?!

– А вы являетесь кем-то ещё?

Валентин молча глотнул ртом воздух.

– Это вас в аидском училище так хорошо научили отличать верность от предательства? Ваши перевербованные товарищи?

– Но это вы сами всё придумали!

– Верно, так что не вам меня судить, юноша. Именно я завёл порядок, при котором измена родине и насилие над человеческими мозгами стали в порядке вещей. И теперь я собираюсь с этим покончить. А вот некий Валентин Севье, как я слышал, очень хотел бы, чтобы его отец совершил даже не предательство, а дезертирство. Потому что мальчику нравилось сидеть за папиной спиной.

– Вы не понимаете!

– Да где уж мне.

– Когда Ниобею… – Валентин запнулся, – ну, вы знаете… Тогда погибла мама, а где он был в это время?

– Там, где остался жив. Хотя вас, видимо, больше бы устроило, если б он тоже погиб при бомбёжке.

– Я не это имел в виду…

– А что? Знаете, что выглядит отвратительнее всего, юноша? Когда кто-то берётся с апломбом судить о том, о чём и понятия не имеет. Вы ничего не знаете ни о верности, ни о долге, вы не знаете, как и за что воевал ваш отец, и что ему пришлось пережить. Да-да, не вы один пострадали, но вы не желаете хотя бы на минуту задуматься, каково было Раулю знать, что там гибнут его близкие. Вы считаете жертвой себя одного. Вот и сейчас вы стоите тут и чувствуете себя таким гордым и недопонятым. Потому что ваш отец не бросил всё и не помчался к вам, когда вам этого захотелось, а теперь и я не желаю проникаться вашими тонкими душевными переживаниями.

Райан сделал паузу. Вздёрнувший подбородок Валентин молчал, только его ноздри раздувались, словно ему не хватало воздуха.

– Считать, что весь мир вертится вокруг твоей персоны, простительно в пять лет, но не в… сколько вам, семнадцать? Отвыкайте от чувства собственной исключительности, юноша.

– Я не считаю себя исключительным, – процедил мальчишка.

– Отрадно слышать. А потому вы сейчас пойдёте к отцу и извинитесь за каждое грубое слово, – Валентин упрямо набычился, и Райан потянулся к пульту, убеждаясь, что дверь закрыта достаточно плотно. – Или лучше я вызову его сюда.

– Я не собираюсь извиняться! Ни перед ним, ни перед кем-то ещё! И плевать я хотел на всех вас…

– Ах, ты ещё хамить мне вздумал, щенок?!

Валентин дёрнулся, явно не ожидая от сдержанного Райана рявканья во всю мощь командирской глотки. А Райан, не давая ему опомниться, уже орал на невольно отступившего на шаг мальчишку, обрушивая на его голову такие громы и молнии, которых не позволял себе и при встречах с настоящими преступниками. Он даже не соизволил подняться с кресла или хоть поменять позу, хватило одного голоса, чтобы Валентин лишь жалко хлопал глазами, открыв рот и втянув голову в плечи. Наконец воспитательный монолог подошёл к концу, и Райан завершил его грозным рыком «Всё, свободен!», словно Севье-младший был его подчинённым.

Всё-таки их там, на этом Аиде, хорошо дрессировали. Так и не пришедший в себя парень отдал салют, как будто Танни и впрямь был его начальством, чётко развернулся через левое плечо и вышел, только что не печатая шаг. Райан откинулся в кресле и довольно хмыкнул. Едва ли Валентин сейчас дозреет до извинений, но толчок в верном направлении им получен. Чтобы на таких вот упёртых подействовал воспитательный момент, их надо чем-то ошеломить. Просто нравоучения, даже самые разумные и правильные, они пропускают мимо ушей, а вот дашь им пинка – и появляется шанс, что мыслительный процесс всё же запустится. Пусть поначалу Валентин будет отнекиваться и мысленно спорить с Райаном, доказывая себе свою невиновность, главное – донести до него, что им недовольны не просто потому, что «так положено», а потому, что на то есть веская причина.

– Что ты ему сказал? – поинтересовался вошедший в рубку Рауль. – У Тино глаза были величиной с медаль каждый.

– Да так… Высказал ему парочку соображений о его поведении.

– А-а… – понимающе кивнул каптри.

Вместе они смотрели, как присмиревшего Валентина под конвоем Ульриха и пилота Канхо ведут от яхты к генеральскому катеру. Идти было недолго – корабли перевели на соседние столы, и взлететь он должны были один за другим.

– Ну, заводи машинку, – сказал Райан. – Сейчас Ульрих вернётся, и можно задраивать люк.

8

– Это и есть она? Тёмная звезда? – выдохнул капитан Бертони.

– Так точно, господин капитан первого ранга, – кивнул Рауль.

Командир крейсера «Хранитель» ещё некоторое время молча созерцал обзорный экран рубки. А потом вполголоса выдал пару выражений из числа тех, что в присутствии дам воспитанные мужчины не произносят.

Рауль вполне разделял его чувства. Хотя он и был немного подготовлен рассказами Райана об этом чуде, но всё же знать с чужих слов – это одно, а видеть своими глазами…

Может ли быть что-то чернее самого космоса? Может ли чернота ослеплять? Теперь Рауль знал – может. Это и правда было похоже на ослепление, когда яркий свет бьёт прямо в глаз и становится темно. И сейчас Рауля всё время тянуло зажмуриться и отвернуться, хотя никаких болевых ощущений он не испытывал. И, возможно, именно из-за этого и было особенно жутко, потому что мозг отчаянно сигнализировал – они должны быть, и терялся, не чувствуя того, чего ждал. Оказывается, можно тосковать и по боли.