Милосердие смерти. Истории о тех, кто держит руку на нашем пульсе - Сергей Ефременко

Я начал работать со Славой в августе, сразу после окончания интернатуры и переезда в городок. Конечно, порой Слава был невыносим и очень жесток. Он не прощал мне малейших промахов в работе, что заставляло меня постоянно читать книги по анестезиологии, вновь вгрызаться в патофизиологию и биохимию. На остальных наших коллег он практически не обращал внимания, понимая, что время для их исправления и обучения безвозвратно утеряно и что все они – случайные люди в самой интеллектуальной профессии. По утрам, на разборе полетов прошедших суток, Слава постоянно унижал их, обзывая придурками лагерными или дебилами, и предрекал всем им тюрьму или лишение диплома. Семенчихина он ненавидел, как своего идеологического и классового врага. Во-первых, Алексей предал профессию, а во-вторых, являлся представителем партийно-номенклатурной элиты. Но Алексей, надо отдать ему должное, воспринимал Славу как алкогольного деграданта и понимал, что тот только словами портит ему жизнь. Алексей был терпелив и ждал своего места в рентген-отделении.

Прошли мои первые месяцы самостоятельной врачебной деятельности. Постоянные дежурства, иногда по двое, трое суток подряд, с непрекращающимся потоком раненных в драках, отравленных и утопших, травмированных в шахтах, обожженных детей и взрослых. А еще был роддом. Кесаревы сечения, отслойки плаценты, криминальные аборты… Было очень тяжело, приходилось постоянно читать, ординаторская превратилась в научную библиотеку. Я видел, что Слава был очень этим доволен. Но при этом он по-прежнему крайне сурово относился ко всем моим даже минимальным промахам. Слава был величайший учитель, и я не обижался на него, хотя иногда готов был врезать ему в челюсть.

И вот наступил июнь. Пришла пора отпусков. Первым ушел в отпуск Коля, наш сумасшедший самолетостроитель. Решили, что в отпуске будет один человек, остальные четверо в поле. Дежурили по двое, мотаясь из реанимации в роддом и обратно. Потом мы шли домой, как могли, отсыпались, а утром – вновь на полутора суток. Чтобы хоть немного уменьшить нагрузку и сделать паузы для отдыха более длинными, мы решили, что одна двойка будет дежурить с пятницы утра до понедельника. В пятницу плановые операции практически не проводились, экстренных поступлений было не так много, так что появлялась минимальная возможность отдохнуть. А вторая двойка полноценно отдыхала дома целых трое суток. Это было блаженство.

Слава решил, что с алкоголиком Пилатовым будет работать он, а я буду нести вахту вместе с Алексеем.

Июнь стремительно несся к своему завершению. В очередной понедельник мы заступили на смену. Плановых операций было мало, и к двенадцати часам дня мы отпустили коллег по домам. Алексей сегодня дежурил условно по анестезиологии, я был реаниматологом и отвечал за роддом.

Больных, к величайшей нашей радости, было немного. Один мотоциклист в коме, с тяжелой черепно-мозговой травмой, на искусственной вентиляции легких. Девочка пяти лет, прооперированная по поводу инвагинации, была абсолютно стабильна и находилась под присмотром не только наших сестер, но и мамы. Мы уже тогда, в те далекие годы, спокойно разрешали родственникам навещать пациентов, а уж мамы всегда лежали с детьми. Лежали два шахтера со множественными переломами костей таза, бедер. Их привезли после обвала породы в шахте в субботу, сразу же прооперировали, и теперь они были оба в ясном сознании, самостоятельно дышали. Слава умудрился поставить им эпидуральные катетеры для постоянного обезболивания, что значительно облегчило уход и избавило травмированных от сильнейших болей. Эта методика длительного эпидурального обезболивания пришла в страну только через десять-пятнадцать лет. Слава все же был гением.

Наша маленькая ординаторская находилась между экстренной операционной и реанимацией. В нее, как всегда, в хорошем настроении вошел заведующий хирургическим отделением Володя Башлыков. Владимиру Васильевичу было тридцать восемь лет. Он происходил из семьи потомственных врачей, у него было глубоко интеллигентное лицо с добрым взглядом, среднего роста – он всем своим видом располагал к себе. Его любили все, от санитарочек до сотрудниц отдела кадров. И даже Шевчук, мне кажется, испытывал некую симпатию, что для этого мизантропа было практически невозможно. Но был за Владимиром Васильевичем один грех. Несмотря на благородное происхождение, Башлыков был страшным матерщинником. Каждую операцию он начинал со знаменитой фразы «ну, понеслась… по кочкам. Поехали… твою мать». Во время операции он называл операционных сестер «старыми потаскушками», а ассистентов «членами моржовыми». Но было это абсолютно не обидно. Порой, в самые напряженные моменты операции, его бодрый мат помогал всем успокоиться и найти верное решение. Башлыкова любили, им гордились, и не было человека в городе, который бы не знал фамилию Башлыкова.

Конечно же, его любили не за мат.

– Парни, кто из вас сегодня с нами в операционную? – спросил он тогда нас с Алексеем. – Короче, поступил солдат из железнодорожной части, стройбатовец-защитничек. И еще родом он из столицы нашей Родины, города-героя Москвы, но, как всякий член стройбата, страдает легкой степенью олигофрении, как мне сообщил полковой врач. Наверное, поэтому не взяли парня с такими прекрасными физическими данными в десант или Кремлевский полк… – Башлыков прервался на мгновение и продолжил: – Клиника острого живота, то ли спаечная болезнь, то ли прободная язва, или высоко расположенный аппендикс. К животу не дает притронуться, орет, корчится от боли. Даже если это прободная язва или перфорация аппендикса, то времени прошло всего два часа – перитонит не успел развиться. Парень под два метра ростом, хорошо упитанный, так что готовить его не надо, берем сразу в операционную. В анализах крови и мочи тоже все спокойно. Алексей, займись бойцом.

Ребята покинули ординаторскую, а я, занавесив шторы, решил хоть немного поспать, в преддверии неизвестно какой предстоящей ночи.

Но спать мне пришлось недолго – вскоре в ординаторскую заглянула санитарочка Валечка, которая, заглядевшись на мое распластанное двадцатичетырехлетнее, богатырское тело на диване, сказала, что Башлыков зовет меня в операционную.

Башлыков стоял подле операционного стола со своим ассистентом и, бросая грозные взгляды в сторону Семенчихина, обратился ко мне:

– Артем, помоги нам. Этот недоделок, видите ли, забыл вставить зонд, и теперь мы уже полчаса не можем войти в брюшную полость. Живот дует так, что я боюсь, сейчас желудок разорвется. А напарник твой, конченый… не может провести зонд. Выручай.