Людовик XIV. Личная жизнь "короля-солнце" - Елена Прокофьева

Но дочь не отличалась благоразумием матери. Как только обгорелые останки ведьмы были преданы земле, рассерженная тем, что никто из высокопоставленных господ не помог им, несмотря на все уверения, Маргарита Мовуазен сама попросилась на допрос и поведала изумленным и перепуганным судьям то, что утаила ее мать: о том, что ее клиенткой, помимо прочих, была сама фаворитка короля маркиза де Монтеспан. Записав показания подследственной, начальник полиции Ла Рейни отнес их военному министру Лавуа, а тот в свою очередь предоставил их королю.

Сказать, что Людовик был в ужасе, это значит сильно преуменьшить его чувства.

«Когда мадам де Монтеспан начинала сомневаться в расположении короля, — читал он в показаниях Мовуазен, — она давала знать моей матери, и та посылала ей какие-то снадобья для его величества. Обычно мать сама относила их. А я первый раз встретилась с мадам де Монтеспан два с половиной года назад. Маркиза пришла к матери, долго беседовала с ней с глазу на глаз, потом позвали меня. Это было в четверг. Мы договорились встретиться в понедельник в условленном месте, где я должна быть в маске, которую сниму, увидев мадам де Монтеспан. Я все выполнила. И проходя мимо маркизы, я сунула ей в руку маленький пакетик с порошком, приготовленным матерью… Состав этих снадобий я не знаю, мать никогда не доверяла мне приготовление их, но я уверена, что туда входила кровь летучей мыши и истолченные облатки, смоченные в жертвенной крови. И еще, конечно, жир повешенного… Маркиза подмешивала снадобья в питье короля, и тот вскоре возвращал ей свою любовь».

Как раз в этот момент Людовик припомнил, что не так давно принял из рук возлюбленной удивительно мерзкую на вкус «микстуру от кашля» и его скрутил приступ жестокой рвоты. Только чрез час с небольшим он смог продолжить чтение:

«Но не всегда снадобий было достаточно. Если король обращал свой взор на другую женщину, необходимы были особенные магические ритуалы. Черные мессы. Для исполнения их мать приглашала священника… Я не знаю его имени, при мне никогда не называли его, и лицо его было скрыто маской… Я видела его только один раз, когда мать приказала мне прислуживать на черной мессе. Это было незадолго до ее ареста. Священник принес младенца, явно родившегося раньше срока, он купил его за экю у какой-то проститутки. Уложив ребенка на живот мадам де Монтеспан, обнаженной лежавшей на алтаре, он перерезал ему горло и собрал кровь в чашу, после чего освятил в ней облатку и дал причаститься маркизе. В свою очередь мадам де Монтеспан произнесла следующие слова: «Астарот, Асмодей, вы, князья любви, я заклинаю вас жертвой этого ребенка и прошу дружбы короля и дофина, и чтобы она не кончалась. Пусть королева будет бесплодна, пусть король покинет ее постель и стол ради меня, пусть я получу от него все, что попрошу для себя или для родственников, пусть мои друзья и слуги будут ему приятны; пусть я буду уважаема вельможами; пусть меня призовут на Королевский совет, чтобы я знала, что там происходит; пусть дружба и любовь короля ко мне удвоится; пусть король покинет и даже не взглянет на Фонтанж (имя женщины каждый раз менялось по необходимости) пусть король разведется с женой, и я стану королевой». Так же мать дала маркизе яд, из-за которого новая фаворитка короля потеряла ребенка».

Ознакомившись со всеми материалами дела, Людовик на некоторое время впал в прострацию, однако, немного придя в себя, приказал сохранить в тайне последнее признание дочери казненной ведьмы и саму ее как можно быстрее предать огню. Преступления мадам де Монтеспан должны были остаться в тайне, потому что бросали тень и на короля, и на их общих детей, которых его величество не так давно официально признал.

Маркизу де Монтеспан никто не обвинял, но король раз и навсегда отправил ее в отставку, переселив из огромных покоев, состоявших из двадцати комнат, в скромные апартаменты где-то на задворках Версаля и на какое-то время отказался даже видеться с ней. Одно только упоминание о бывшей возлюбленной вызывало у его величества приступ тошноты. Позже, впрочем, он навещал ее. Но исключительно, чтобы отдать дань уважения матери своих детей.

Утаить что-либо от придворных сплетников было чрезвычайно непросто. Никто ничего не знал наверняка, но каждый считал своим долгом строить догадки, и, несмотря на всю тщательность хранимой тайны, имя маркизы де Монтеспан вскоре стали связывать с делом ведьмы Лавуазен.

Таким образом, черная магия не принесла Атенаис никакой пользы и даже, напротив, погубила ее окончательно.

После того как мадам де Монтеспан была отправлена в отставку, ее апартаменты перешли к ее старшему сыну герцогу дю Мэн. И в одно прекрасное майское утро придворные могли наблюдать такую сцену: из окон покоев маркизы на землю летела мебель, разлетаясь в щепки. Это сын приказал таким образом расправиться с имуществом матери. Очень показательно… Впрочем, мадам де Монтеспан никогда не была хорошей матерью своим детям, их воспитывала мадам де Ментенон.

После отставки с должности фаворитки Атенаис прожила в Версале еще восемь лет. Король выплачивал ей приличное содержание, и она по-прежнему ни в чем себе не отказывала, стараясь вести привычный образ жизни. Но, конечно, теперь это была лишь тень жизни… И маркиза де Монтеспан была лишь призраком самой себя.

Несмотря на опалу маркизы, дети Атенаис и короля пользовались всеми привилегиями принцев крови, что немало возмущало придворных. Но никто, разумеется, не смел высказывать неудовольствие вслух. Людовик действительно зашел очень далеко, когда в 1685 году выдал свою незаконную дочь Луизу-Франсуазу, мадемуазель де Нант, за Людовика III Конде, — внука Великого Конде, первого принца крови. А в 1692 году женил герцога дю Мэн на Анне-Луизе, внучке Великого Конде.

В том же 1692 году король выдал дочь Франсуазу-Марию, мадемуазель де Блуа, за своего племянника герцога Шартрского.

Этот брак едва не стоил инфаркта герцогу и герцогине Орлеанским, — как же так, их сына, Внука Франции, вынудили заключить союз с незаконнорожденный дочерью какой-то фаворитки! — но с королем совершенно невозможно было спорить. К тому же герцог Шартрский, которому в ту пору было всего семнадцать лет, совершенно легкомысленно отнесся к предложению его величества жениться на его дочери и тут же дал на это свое согласие.

За что получил от матери крепкую затрещину.

«Как обычно, придворные терпеливо ожидали в коридоре окончания совета и мессы короля, — писал Сен-Симон, — когда увидели направляющуюся к ним Мадам. Монсеньор, ее сын, подошел к ней, как он это делал всегда по утрам, чтобы приложиться к руке. Но вдруг она закатила ему такую увесистую пощечину, что звон от нее был слышен за несколько шагов, донельзя смутив бедного принца на потеху многочисленным зрителям».

Вскоре герцог Шартрский вполне осознал, насколько его мать была права.

Его брак с мадемуазель де Блуа трудно было назвать счастливым. Эта девица оказалась феноменально ленивой и нетемпераментной. «Ее ничего не интересовало, — писал Арсен Уссей, — кроме зеркала и постели, с которой она поднималась лишь для того, чтобы приодеться перед мессой. Но сразу же после молитвы она укладывалась на диван, откуда ее силой нельзя было поднять до того самого момента, когда приходило время ложиться спать».