Военные истории - Валентина Никитина

другой этап, и не выяснилось, что этот зек — угловой. По понятиям такой заключенный должен был сразу сообщить о своем статусе и занять свое место. Этот решил начать новую жизнь и больше недели сидел за одним столом с другими заключенными, ел с ними из одной посуды, пил чифир из одной кружки. Получалось, что он «заразил» весь отряд. Но нет! Оказывается, по тем же понятиям, если заключенные не знали о том, что другой зэк угловой, а тот это дело скрыл, то так не считается. Мишу жестоко наказали, избив его до полусмерти.

Так же наказывают за гомосексуализм, хотя он процветает на "малолетке". Первые четыре масти насилуют "петухов" по ночам прямо на своих кроватях. Это не считается зазорным, но днем до "обиженного" даже дотронуться в падло.

Надо все время быть настороже, чтобы не опуститься самому. Например, когда сходишь в туалет и забудешь помыть руки. Нельзя поднимать с пола упавшие продукты, зубную щетку и мыло в бане. Кстати, в ней моются двумя мочалками. Одна до пояса, другая ниже. Опустишь первую мочалку ниже пупа или вторую выше задерешь, сразу "петухом" станешь.

Михаил боялся сойти с ума от такой жизни. Однажды он поделился своим горем с другим зеком, который отличался от остальных, но считался уважаемым на зоне. Он был стар и молчалив, словно вспоминал свою несчастную жизнь — с самого раннего детства. То, что он услышал, поразило его. Вор рассказал, что никогда не слышал ласкового слова от матери — только крики. С малолетства все тянул в дом — чужие игрушки, вещи одноклассников. Сначала воровал дома конфеты из буфета, а потом и деньги у родителей. Строгий отец нещадно лупил по рукам, а то и ремнем с железной бляхой куда попало. И приговаривал: «Выбью из тебя дух воровской! Не будет мой сын вором по тюрьмам скитаться! Не позволю перед людьми нас с матерью позорить!»

Странно, но только сейчас вор осознал: чем больше его избивал отец, тем больше его тянуло украсть. Даже когда сильно рисковал, не мог остановиться. Первый срок получил, едва став совершеннолетним. Отец не вынес удара — скончался от инфаркта. Мать от тоски и горя тоже недолго прожила. Возвращаться из тюрьмы было некуда. Да и тюрьма от воровской тяги не избавила. Так и стала родным домом. Полжизни прожито — а ни кола, ни двора, ни жены, ни детей…

И вдруг старик с глухим стоном повалился на нары. Беззвучные рыдания сотрясали все тело.

— Ты хочешь знать, за что сижу? А убил я своего сына-вора. Не знал, что родила его моя девушка во время первой отсидки, а потом вышла замуж. А встретил его в тюрьме, и как будто себя молодого увидел, так похож был на меня. Когда он рассказал, откуда и кто его мать, я сразу сообразил кто он. По нашим воровским законам, жить должен только один. Он первый полез на меня, но… Себя, себя надо было убить! Горе мне, старому дураку!

Глава 9 Смерть вождя

Наконец, 1953 год и смерть вождя народов — Сталина, принес долгожданную весть — амнистию. Глафира, как и многие заключенные, вышла на свободу. Она приехала в Москву, к брату, где жила я — ее дочь. Сейчас, спустя много лет, я могу понять, каково было ей тогда, пришедшей из тюрьмы и ожидавшей встречи со своим ребенком, оказаться никому не нужной и нежданной. Я увидела ее у родственников, куда меня привели приемные родители на встречу с ней. Она сидела больная, с ознобом, на кожаном диване, укрытая пуховым коричневым платком. Когда я вошла, она вскочила и бросилась мне навстречу, чтобы обнять. Однако, моя вторая мама не позволила это сделать, закрыв меня от нее, боясь, что она заразит меня неизвестно чем. Я смотрела на чужую тетю, которую почти не помнила, от которой просто отвыкла за три с лишним года. Умом я понимала, что это моя родная мать, с которой, по воле случая, нас разлучили. Я стояла и ни шагу не делала навстречу, а между нами стояла мама Варя, которую я искренне полюбила. Тем более, что за год до этого меня удочерили, сменили фамилию, отчество и данные родителей, потому я стала звать их папой и мамой. Никто не ожидал, что Глафира так скоро выйдет на свободу, и потому устраивали мою жизнь в соответствии с обстоятельствами и своими желаниями. Кроме того, Глафира не имела права проживать в крупных городах ближе, чем на сто километров. Как договаривались приемные родители с ней, я точно не знаю. Думаю, уговаривали ее уехать, а меня оставить у них, чтобы не портить мне анкету и жизнь. Об этом я узнала позже от своей сестры, которая родилась после меня через восемь лет.

Родственники отца знали, что он отбывает наказание за убийство какой-то Зинаиды, о чем и сообщили моей матери. В свою очередь, Глафира узнала от знакомых, что Зинаида, приехав со стройки, поселилась в том же общежитии, потому отправилась к ней узнать, что там произошло. После ранения Зинаида чувствовала себя неважно. Потому искала работу полегче и устроилась в общежитие вахтершей. Увидев Глафиру, она растерялась, побледнела и быстро увела ее в свою каптерку. А там свалилась к ней в ноги и завыла:

— Прости Христа ради! Я виновата, Господь и так наказал меня, Прости! Прости! — , обнимая ноги Глафиры, причитала Зинаида.

— Бог простит! Сейчас хоть расскажи, что там случилось, не криви душой-

И Зинаида рассказала. Когда ее повезли в морг, санитар заметил, что у нее поддергивается веко. Он быстро привез ее в тюремную больницу и вызвал фельдшера. Тот оказался бывшим хирургом, и не побоялся сделать ей операцию, а потом отправить в городскую больницу. К счастью удар заточкой был рассчитан на мужика, а ее спасла большая грудь, и заточка лишь задела плевру легкого, потому рана быстро зажила, только легкие стали болеть. Еще в больнице, когда она только отошла от операции, приходил следователь и спрашивал о нападении. От слабости и жара она плохо соображала, но четко запомнила, если будет молчать, то останется живой и здоровой. Она и молчала. Как только она смогла встать, ее тут же выписали из больницы. Идти было некуда, кроме того, она еще была так слаба, что не могла выйти на работу, чтобы получить место