Четвертая жертва сирени - Виталий Бабенко

— Володя, — пробормотал я, — я должен вам сказать…

— Скажете, скажете, — согласился он. — Только давайте войдем. Вам лечь надо!

Я легонько отстранил Владимира. Туман перед глазами рассеялся, я мог уже идти сам.

— Володя! — возвысил я голос. — Я только что видел его. Он был почти что в моих руках!

— Кто был в ваших руках? Ничего не понимаю!

— Я сам ничего не понимаю! — воскликнул я. — Вы правы, давайте вернемся, и я вам расскажу.

Владимир помахал Анне, взял меня под руку, и мы поднялись по лестнице.

— Я услыхал какой-то шум, — сказал Владимир. — Выхожу, смотрю — дверь в вашу комнату распахнута, входная дверь не заперта. Ну и ну, думаю, никак господин Ильин на ночную охоту отправился…

— Да уж, охота, — ответил я. — Такая охота, что уж и не знаю, кто охотник, а кто дичь…

Анна Ильинична встретила нас в прихожей. Она успела уже засветить лампы — и здесь, и в кухне, и даже в моей комнате. Видимо, вид у меня был интересный, потому что Анна Ильинична покачала головой, скрылась в кухне и тотчас вернулась оттуда с какой-то примочкою. Поблагодарив, я приложил примочку ко лбу. Стало легче.

— Простите великодушно, — виновато сказал я. — Хорош у вас гость, ни себе покоя, ни вам…

— Пустяки, — отмахнулась она. — Вам бы сейчас лечь. — И, обратившись к брату, заметила: — Может, врача? По-моему, Николай Афанасьевич сильно пострадал.

— Да полно! — возмутился я. — Что станет от одного удара со старым воякой? Не беспокойтесь, Анна Ильинична, все уже в порядке. Что касается моего облика, так ведь я не красна девица, могу и с ссадиной походить.

— Во всяком случае сейчас вам непременно нужно лечь! — строго сказала она. — Ах, Николай Афанасьевич, ну что вы себе вздумали? В вашем ли возрасте бегать ночами по самарским улицам? Не знаю, что вас вызвало на эту прогулку, и уж вряд ли полная луна тому причиной, а только вам следовало бы знать, что в Самаре, при всем ее благополучии, людей безо всяких занятий просто не счесть. Нигде их так много не встречается, как в этом богоугодном городе. Причем и днем и ночью. А теперь вы и сами убедились в этом — едва вышли ночью на улицу, как тут же получили дулдышкой по лбу. Немедленно ложитесь…

— Он ляжет, ляжет, — быстро заговорил Владимир. — Ты иди, Аннушка. Надо же, как ты быстро во всем разобралась. Дулдышка… — Он хмыкнул. — Ступай, Аннушка. Гаси лампы и ступай. Тебе вставать рано. Я позабочусь о Николае Афанасьевиче, все будет хорошо.

Анна Ильинична еще раз окинула меня внимательным взглядом, с сомнением покачала головой, но брата послушала — затушила лампы в прихожей и кухне и ушла к себе. А мы с Владимиром прошествовали в его кабинет.

Висячая лампа здесь не горела. Тот свет, что я видел с улицы, был сиянием лампы под зеленым стеклянным колпаком, стоявшей на письменном столе. Ее горелка тихонько гудела, напоминая звук где-то далеко летающей мухи.

Владимир усадил меня на диван, позаботившись, чтобы я устроился как можно удобнее, сам сел напротив за стол.

— Володя, — сказал я. — Я видел этого соглядатая. На пароходе. На «Суворове». Он был матросом. А потом…

— Погодите, Николай Афанасьевич! — Владимир поднял руку. — Давайте-ка все по порядку. О каком соглядатае вы говорите? Что за шпион у нас тут обнаружился?

— Да, действительно… Шпион… — Я смешался. — Простите, Володя. Так вот, я обнаружил нынче соглядатая. Он расположился в доме напротив и, стоя у окна, курил папиросу. Именно огонек-то я поначалу и углядел…

Далее я по возможности обстоятельно поведал моему молодому другу все недавние перипетии. Он слушал внимательно, и по мере рассказа его лицо становилось все серьезнее.

— А когда он обратил ко мне свою физиономию, — закончил я, — то узнал я того самого матроса. Того самого, Володя!

Ульянов кивнул.

— И еще одно, — добавил я. — Помните, я вам сказал, что в трактир кто-то заглядывал? Ну, тогда, помните? Когда горчишники на нас налетели. Когда вы их поджечь хотели. Помните?

Владимир снова кивнул.

— Так вот, — сказал я, изо всех сил сдерживая вновь охватившую меня лихорадку, — мне кажется, что в трактир заглядывал тоже он. Этот самый матрос.

— Батраковец, — поправил Владимир.

— Что? А, ну да, конечно… — Неясная мысль мелькнула у меня в голове. Столь неясная, что я никак не мог ухватить ее. — Володя… — Я почувствовал себя словно в падении. — Послушайте, друг мой, а ведь не только нынче и не только в трактире видел я этого душегуба. И не только на пароходе. Видел я его где-то еще, только вот никак не могу припомнить, где. Но точно, что здесь, в Самаре…

Владимир подался вперед и остро заглянул мне в глаза.

— Где же? — требовательно спросил он. — Вспоминайте, вспоминайте!

Я виновато покачал головой.

— Не могу. Все путается. Но я вспомню, обязательно вспомню. Вот только отдохну… Да уж, никакой он не матрос. Я, когда огонек в окне увидел, сначала подумал — может, это надзор? Ну, негласный надзор, который над вами установлен…

Владимир усмехнулся.

— То-то и оно, что негласный! — заметил он. — А это значит — не должен поднадзорный его наблюдать или какое-то жизненное неудобство от него испытывать… — Он подошел к окну, выглянул наружу.

— Из того дома, говорите? Ну да, там одна квартира во втором этаже пустая, сдается, но жильцов пока не нашлось. Стало быть, они ею и воспользовались.

— Они? — переспросил я. — Почему вы говорите — они, а не он?

Владимир вернулся на свое место. Помолчал немного, пристально на меня посмотрел.

— Потому что цветы, — ответил он. И повторил:

— Цветы, Николай Афанасьевич. В них все дело.

Признаюсь, эти слова привели меня в некоторое замешательство. Мне даже показалось, что я ослышался. Но нет — Владимир повторил еще раз: «Потому что цветы».

И я понял, что ни за какие коврижки медовые не уйду сейчас спать, хоть и показывали стенные часы ни много ни мало — половину третьего ночи, — а только что пережитые похождения исполнили меня свинцовой усталостью.

В окно было видно, что небо на востоке начало светлеть. Еще часа полтора, и взойдет солнце. Ночь была на исходе, а на лице моего друга я не обнаруживал ни следов сна, ни признаков утомления. Постукивая карандашом по столу, он смотрел на меня с рассеянным выражением лица — правильно было бы сказать, обманчиво рассеянным. Именно так Ульянов обычно выглядел, когда хотел, чтобы я его о чем-то спросил. И я, конечно же, спросил:

— О каких цветах вы говорите, Володя?

— О цветах, которые нашли возле тел погибших, — пояснил он. И вдруг резко вскочил с места. — Знаете что, Николай Афанасьевич, посидите здесь пока, или, если хотите, прилягте, а я ненадолго выйду.