Нежное притяжение за уши - Эльвира Барякина

— И что же ты будешь делать, когда выйдешь? — проговорила Машуня зло. — Поедешь на Канары проживать честно сворованные денежки?

— Чушь какая! — отмахнулась Нонна. — Я уже давно подумываю над тем, что мне надо создать свое собственное бандформирование. Мамулю туда пригласить, Руслана… Хотя нет, он, наверное, долго просидит. Ну тогда кого-нибудь другого. Знаешь, сколько у меня клиентов для этого формирования накопилось?!

Кусая губы, Машуня взглянула на нее.

— Я одного понять не могу, чего это ты сейчас со мной разоткровенничалась? Не боишься, что я все Федорчуку выдам?

Откинувшись на стуле, Маевская захохотала.

— Ой, дурочка, не могу! Да я тебе говорю: вы со своим Ванькой ни черта нам не сделаете! Мы всех купим, продадим, а потом опять купим. И вашего мнения никто спрашивать не будет. А растрепала я тебе все просто, чтобы вы себе головы не ломали, как именно мы вас сделали. А то ведь, чай, ночами-то вместо полноценного секса будете думать и гадать…

Крайне оскорбившись, Машуня поднялась.

— Ну что, тогда тебе мои услуги ни к чему… Всего хорошего.

Нонна тоже встала.

— Да ладно, не обижайся! Все у тебя будет хорошо. Это я тебе говорю как…

— Пока, — перебила ее Машуня и ушла, резко хлопнув дверью.

Она уже знала, что будет крайне халтурить с защитой Нонны Маевской.

* * *

Федорчук стоял перед Машуниной квартирой и не решался войти. Полчаса назад он позвонил ей, но трубку взяла мама: она потребовала его появления для обсуждения плана дальнейших действий.

— Я встрети-ил ва-ас, и все былое… — запел в Машуниной квартире женский оперный голос.

«Радио, наверное, слушает», — решил Федорчук и заставил себя нажать на звонок.

«Радио» сразу смолкло, зато раздались странные квакающие звуки.

Дверь открыла радостная маман в длинном фиолетовом платье, а в щель между ней и створкой тут же просунулась полукошачья-полусобачья рожа. Квакала, конечно же, она.

— Иван, вы пунктуальный человек, — похвалила хозяйка и протянула руку Федорчуку.

— Здравствуйте, — произнес Иван и растерялся. Он не знал, положено ли эту руку целовать или пожимать. Выбрав первое, он поднес ее к лицу и дотронулся губами. От руки пахло чем-то кухонным.

Мама расплылась в улыбке и сразу же начала заботиться о госте, умудряясь при этом им командовать. Указывала путь, помогала раздеться, выдавала тапки самого большого размера… Параллельно с этим она то и дело хвалила его за обнаруженные положительные качества и расспрашивала об образовании и наличии хронических болезней. Пекинес Геракл мешался под ногами, нюхал незнакомую обувь и иногда производил озлобленные звуки, обозначавшие что-то вроде «гав-гав — приперся тут!».

Когда мама перешла к вызнаванию Федорчуковско-Машуниных отношений и их планов на совместное будущее, из ее левого глаза вдруг вытекла слезинка.

— Не обращайте внимания, — успокоила она Ивана, — со мной такое бывает. Я ведь мать!

— А-а, — понял Федорчук.

— Ну и что же было после вашей ссоры? — продолжила она расспросы, — а то ведь Мария-то мне ничего не рассказывает.

Федорчук послушно обо всем поведал, скрывая при этом интимные детали.

…Они сидели на кухне, пили уже по третьей чашке чая и общались. Маму в Федорчуке устраивало все, кроме двух вещей: первое — это плохо оплачиваемая профессия, и второе — это наличие у Машуни пекинеса, а у Ивана кота Фисы. Дело в том, что Геракл был патологически ревнив. В детстве он вообще ревновал Машуню даже к телефону: если хозяйка брала трубку и при этом не обращала внимание на своего питомца, тот устраивал концерт с воем и нападением на предметы домашнего интерьера. Так что привыкание его к другому Машуниному увлечению по фамилии Федорчук, очень волновало маму.

Еще ее страшно беспокоило то, что Геракл ненавидел кошек. Вернее, он их просто обожал, но собачьим обожанием, проявляющимся в желании напасть и обезвредить. Это могло не просто лишить Фису покоя и умиротворения, но и разжечь межвидовой конфликт с применением зубов и когтей. А ведь если Геракл не уживется с Иваном и с Фисой, то ей придется забрать его себе. А этого маме очень не хотелось.

Наконец входная дверь отворилась и на пороге квартиры появилась разгоряченная Машуня. Геракл тут же позабыл о подозрительном госте и сломя голову бросился метаться вокруг хозяйки. Она же с порога принялась тараторить:

— Мамуля, твоя дочь просто гениальная. А мне Федорчук не звонил?

— Звонил, — ответил сам Иван.

Машуня радостно замерла, стоя посреди прихожки в одном сапоге.

— Класс! Тогда у нас с тобой сейчас будет совещание. В моей комнате.

— Как это?! — подала голос мама, которая сразу заподозрила в этом совещании что-то интересное для себя.

Но дочка тут же пресекла мамины попытки проникнуть на ее территорию.

— Наше совещание будет на высшем уровне и за закрытыми дверями.

… Когда они наконец остались одни, Машуня поспешно усадила Федорчука рядом с собой и, придав лицу заговорщическое выражения произнесла:

— Я тут была у Ноннки в СИЗО. И она себя плохо повела. Понимаешь, она находится в полной уверенности, что мы с тобой — никто, ничто, звать никак…

— Ну, это она зря! — протянул Иван, предчувствуя, что Машуня готова сообщить ему какую-то сенсационную новость.

— Именно! Я сразу почувствовала, что она лапшу мне вешает на уши. Если Желтков подписал все те кредитные договоры, то непонятно, зачем Бурцевой и Маевской потребовалось убивать Стаса? Ведь эти договоры должны быть законными, и Поленов был бы не в силах это исправить… И я решила, что надо сходить к жене Желткова, чтобы поспрашивать ее насчет этого дела.

— Ну и? — прошептал Федорчук, у которого сразу заблестели глаза.

— Погоди, все по порядку… Во-первых, она сказала, что инфаркт ее мужа был специально спровоцирован. Когда-то, лет пятнадцать назад Желтков работал директором нашего машзавода. Но он стал мешать кому-то из обкомовских бонз, и на него натравили партийный контроль. Знаешь, были такие «радетели за правду», которые по приказу свыше начинали собирать компромат на кого-нибудь, а потом топили человека с головкой… Так вот эти товарищи сфабриковали дело о том, что Желтков совратил собственную дочь, которая после этого утопилась.

— О, господи! — воскликнул пораженный Иван. — Неужели правда?

— Да нет! Ничего такого на самом деле не было! Девочка утонула в результате обыкновенного несчастного случая в доме отдыха. Но кому чего докажешь, если слухи уже поползли? Желтков тогда попал в больницу с первым инфарктом.

— И на заседании правления «Полет-банка» Поленов вспомнил эту историю? — догадался Федорчук.

— Точно! Но дело-то в том, что сам Вовочка не мог знать о ней: когда развернулась компания против Желткова — директора машзавода, ему было лет двенадцать. И я подумала, что Поленова должен был кто-то навести на эту мысль. И знаешь, что я раскопала?