Мозг: прошлое и будущее - Алан Джасанов

Таким образом, хотя эксперименты Вундта были нацелены на взаимодействие между внутренним и внешним миром личности, в основном его интересовали внутренние процессы, а манипуляции внешним сенсорным миром были лишь средством. Внешние стимулы служили орудием запуска ментальных процессов, которые и были для Вундта подлинным объектом исследования. С точки зрения Вундта, экспериментальная психология «прежде всего воздействует потому, что ведет извне вовнутрь», но «ее внимание главным образом нацелено… на психологическую сторону»[391]. Кроме того, Вундт не считал нужным изучать мозг, а следовательно, старался не углубляться в механизмы, обеспечивающие поступление стимулов в сознание человека и меняющие его. Мозг для него теснее ассоциировался с царством внешнего, физического, он был соединен со Вселенной стимулов, но не имел отношения к царству внутренних психологических явлений. Вундт полагал, что попытки связать эти два царства по большей части спекулятивны и не нужны для понимания сознания. Размышления о физиологии мозга «вынуждают полностью отказаться от поисков практической основы для ментальных наук», – писал он в 1897 году[392]. Подобные взгляды всячески дорабатывал и пропагандировал ученик Вундта Эдвард Титченер, англичанин, который учился в Лейпциге, а впоследствии, осев в Корнельском университете, импортировал структурализм в Америку. Титченер еще сильнее был убежден в необходимости изучать сознание изнутри. «Экспериментальная интроспекция… наш единственный надежный метод познания себя, – уверенно объявлял он. – Другого пути в психологию нет»[393].

Современником Вундта и Титченера был Уильям Джеймс, который читал первый курс по психологии в Гарвардском университете и был научным руководителем первой диссертации по психологии, написанной в Гарварде. Джеймс был отпрыском состоятельного, просвещенного новоанглийского семейства, однако с интеллектуальной точки зрения добился всего сам, поскольку, прежде чем заняться изучением еще не вполне родившейся академической науки, пробовал себя и в искусстве, и в химии, и в медицине[394]. Несмотря на то что Джеймс и его знаменитые европейские коллеги по изучению сознания были собратьями по оружию, Джеймс отзывался о них, мягко говоря, недоброжелательно. Дотошный интеллектуальный подход Вундта и его учеников «истощает терпение и едва ли мог возникнуть в стране, чьи жители умеют скучать», – жаловался Джеймс[395]. Сам он стоял за практическую психологию, нацеленную на исследование сознания и мозга с точки зрения функций, которые они научились исполнять в ходе эволюции, а не компонентов, из которых они состоят.

Всевозможными хитрыми приспособлениями и приборами структуралистов Джеймс не пользовался, однако был целиком и полностью согласен с их мнением, что разум следует изучать изнутри. «Интроспективное наблюдение – вот на что мы должны полагаться в первую очередь, всегда и неизменно… – писал Джеймс. – Я считаю это самым фундаментальным из всех постулатов психологии»[396]. В отличие от Вундта, Джеймс в своем главном труде «The Principles of Psychology» («Научные основы психологии», 1890) поклялся в верности биологическому подходу к сознанию, посвятив первые две главы мозгу. Но хотя Джеймс постулировал, что ментальным процессам соответствуют процессы в мозге, ему было трудно объяснить их причинно-следственные взаимодействия. «Природные объекты и процессы… модифицируют мозг, но не учат его распознавать самих себя», – утверждал он. Таким образом, внешний мир влияет на физиологию нервной системы, но контроль над сознанием и познанием остается делом внутренним. В конечном итоге Джеймс высказывается за дуализм тела-разума: «Предположение, будто состояние мозга каким-то загадочным образом влияет на душу и та реагирует на него своими сознательными аффектами, с моей точки зрения, не выдерживает никакой логической критики».

В психологическом сообществе того времени преобладали представления, подобные взглядам Джеймса, Вундта и Титченера – психологию следует изучать изнутри. Эти идеи распространялись, будто волны, по целому океану литературы – говорят, что один лишь Вундт написал более 50 тысяч страниц[397]. Расходились они и через океан в буквальном смысле слова: многие студенты, учившиеся в Гарварде, Лейпциге и Корнелле, стали впоследствии сотрудниками первых кафедр психологии, возникших в Европе и Америке[398]. Некоторые представители второго поколения уже не делали такого упора на интроспекцию и изучение индивидуального сознания, как их наставники, но были среди них и те, кто находил способы убедить большой мир в справедливости именно такого подхода и следствий из него. Поэтому публичное лицо психологии отражало ее внутреннюю академическую форму, строящуюся на идее самодостаточного разума, практически не подверженного влиянию своего положения в природе и обществе.

В итоге на рубеже XIX–XX веков прикладная психология основывалась на эссенциалистском представлении о человеческой природе – на идее, что склонности и способности человека врожденны и зачастую неизменны. Самым известным воплощением этого подхода стала зародившаяся индустрия ментального тестирования, основанная на представлении об интеллекте как о врожденном качестве, которое можно объективно измерить. Первые тесты на интеллект и методы их интерпретации активно разрабатывали Чарльз Спирман, Эдвард Торндайк и Джеймс Кеттелл (все они были протеже Вундта и Джеймса). К примеру, в американской армии особенно широко применялись тесты Торндайка.

Некоторые психологи того времени увлеклись и боковой ветвью эссенциализма – евгеникой. Известным сторонником и тестирования на интеллект, и евгеники был гарвардский психолог Роберт Йеркс, чьим наставником был ученик Вундта Гуго Мюнстерберг. Йеркс утверждал, что «искусство выведения улучшенных людей настоятельно требует измерения особенностей тела и разума человека»[399]. Выдающимся евгенистом был и Каттелл; некоторое время он служил лаборантом-исследователем у сэра Фрэнсиса Гальтона, британского ученого и энциклопедиста, который и ввел термин «евгеника» в 1883 году. Каттелл был и яростным поборником академической и личной свободы, что с современной точки зрения куда менее спорно, – и такой индивидуализм опять же вполне соответствовал духу психологии того времени. Такой активизм подтолкнул Каттелла к тому, чтобы провести публичную кампанию против призыва американцев на Первую мировую войну[400]; за это он впал в такую немилость, что был вынужден в 1917 году оставить место профессора в Колумбийском университете. Даже в эпоху, когда превыше всего ставились врожденные способности человека, его возможности сопротивляться воздействию среды, как видно, были ограничены.