Запоздалый приговор - Фридрих Незнанский

Гордеев вполне мог позволить себе заказать машину или взять ее напрокат, но решил, что ни к чему выделяться из основной массы курортников, и поехал на автобусе. Садам и виноградникам, казалось, не было конца, и он заснул, чего никак удавалось в самолете…

— Приехали, — сказал радостный детский голосок, и прежде чем Гордеев открыл глаза, другой голос, женский и сварливый, добавил:

— А чего это он не выпускает?

Действительно, водитель двери открывать не торопился. Он оглянулся на своих пассажиров, во взгляде была снисходительность аборигенов. Водитель сказал:

— Да будет вам известно, Анапа — это бывшая столица государства племени синдов, известна также как поселение Синдакская Гавань, или Синдика. В IV веке до нашей эры Синдика была присоединена к Боспорскому царству и называлась Горгиппией. В 1475 году поселение захвачено Турцией. В 1829 году присоединено к России…

— А может, он такой террорист? — пошутил Гордеев. — Пока не расскажет все про историю родного города, из салона нас не выпустит?!

Шутка понимания не нашла. На Гордеева посмотрели, как на врага народа.

В Анапе проживали 5 тысяч жителей. Разумеется, в сезон население многократно увеличивалось. Такая популярность объяснялась крайне просто — тут был отменный климатический и бальнеологический курорт.

Великолепные пляжи с нежным мелкозернистым песком Гордеев оценил первым делом — плюнул на все и пошел купаться.

Он созвонился с журналистом и сказал, что он московский адвокат, приехал его выручать.

— Все ясно. Встретимся через полчаса в Горгиппии, — сказал Бунич.

— А где это?

— Найдете.

Найти действительно оказалось несложно. Первая же тетка, у которой Гордеев спросил дорогу, выпучила глаза и долго удивлялась, как можно не знать такое замечательное место.

Горгиппия оказалась музеем под открытым небом, это были остатки античного города. Гордеев бродил среди развалин минут двадцать, когда явился Бунич. Был он лыс, а немногочисленные седые волосы свисали с висков до плеч. Он беспрестанно оглядывался и курил.

Гордеев подумал: «Сейчас он спросит меня, не привел ли я хвост».

— Как долетели? — спросил журналист. — Как вам вообще вся эта заварушка?

— Да, для вашей дыры это должно быть историческое событие, — уважительно покивал Гордеев.

— Наш город известен с пятого века до нашей эры, — назидательно выговорил ему Бунич.

— Понятно, понятно, — вздохнул Гордеев. — Я уже знаю, что вы все тут большие патриоты. Ну а от дремучего московского адвоката-то что требуется?

В Анапе Гордеев, к собственному удивлению, не задержался. Для начала он попросил Бунича составить ему досье на руководящих работников УВД. Тот снисходительно усмехнулся, но просьбу выполнил, на следующий день у Гордеева были соответствующие материалы.

Все оказалось доступно, как детский конструктор. Жена заместителя начальника УВД была директором частного роддома в Сочи. Когда Гордеев это обнаружил, он даже засмеялся: в его практике таких легких раскладов давно не встречалось. Сам по себе этот факт, конечно, ничего криминального не таил. Но для защиты он был очень удобным оружием — становилась очевидной личная неприязнь милицейского начальника к журналисту, предавшему огласке требования террориста, после чего роддом вынужден был закрыться на неделю. За судьбу Бунича можно больше не опасаться. Мало-мальски квалифицированный адвокат мигом возведет вокруг него такой защитный бастион, атаковать который себе будет дороже.

Гордеев позвонил в Москву и сообщил обо всем Розанову. Обрадованный шеф разрешил ему побить баклуши на море еще несколько дней. И Гордеев поехал в Сочи, где для него был забронирован номер в гостинице… «Московская».

Торопиться теперь (тем более после того как тело Ольги Реутовой найдено) ему было вообще некуда. И, говоря по совести, он был рад удрать из Москвы, где сохранялся хоть один шанс из десяти миллионов встретить ее отца, профессора Портнянского.

Гордеев поселился на втором этаже. У него был хороший просторный номер, в котором есть все необходимое для жизни. Он принял душ, переоделся и пошел гулять по городу, по дороге перекинувшись несколькими словами с портье. Портье, судя по выправке, был отставным военным — сухопарый, отлично вышколенный мужчина под шестьдесят.

Гордеев поселился в той самой гостинице, в которой свои последние дни жил Алексей Романович Шерстяк. Гордеев знал, что, после того как по центральным каналам показали кадры, где он был снят в неприглядном виде с молоденькой потаскушкой, состоялось заседание фракции «Сыны Отечества», на которой Шерстяк заявил, что все это — грязные инсинуации политических противников, что он себя плохо чувствует и должен срочно поправить здоровье. Соратники отнеслись с пониманием, и Шерстяк отбыл в Сочи.

У него были свои привычки, и он от них не отступал. Каждый свой день в «Московской» Шерстяк начинал с финской бани. Его завидное здоровье запросто выдерживало такое истязание, а возможно, это ему вообще шло впрок. Ключ от сауны для него оставляли у портье. Никому другому в такое время пользоваться сауной в голову не приходило. Каждое утро в восемь тридцать Шерстяк спускался и забирал ключ.

Для портье Николая Петровича Костырко это начинало становиться ритуалом, вошло в плоть и кровь — каждое утро он снимал с доски ключ и ощущал легкое прикосновение огромной холеной лапы народного депутата. Портье бросал взгляд на жирную физиономию, часто мелькавшую на экране телевизора, и с чуть заметной улыбкой спрашивал: «Как всегда?» Шерстяк бросал сквозь зубы: «Как всегда» — и шел по коридору, покачиваясь, словно еще не проснувшись. Портье кивал — «как всегда» означало, что Шерстяку нужно принести четыре бутылки пива «Ту-борг», иное этот толстый боров, избранник народа, не употреблял.

Обычно «Туборг» был для него уже приготовлен, пять бутылок охлаждались с вечера в холодильнике, пять — потому что на второе утро коридорный разбил одну по дороге, и избранник народа устроил страшный скандал, так как без четвертой бутылки он, видите ли, не мог подобающим образом думать о его, народа, судьбах.

Костырко чуял что-то недоброе в этом обыкновении ходить в баню рано утром, он бы даже рискнул сказать — что-то порочное, но, с другой стороны, Шерстяк занимал роскошные апартаменты, сполна давал на чай и мог рассчитывать на сервис и приватность. Ведь в этом и заключается принцип гостиничного бизнеса — от пороков существует защита, имя которой — тайна. С точки зрения Костырко, тайна имеет свою цену и свои законы, тайна и деньги зависят друг от друга, а значит, тот, кто берет здесь, в «Московской», номер люкс, покупает одновременно полную секретность. Он, Николай Петрович Костырко, капитан запаса внутренних войск, двадцать три года проработавший в колонии, где отбывали наказание оступившиеся сотрудники правоохранительных органов, знал это как никто другой. Его глаза смотрели, но ничего не видели, его уши слушали, но ничего не слышали. На своем посту он стоял незыблемой скалой. Однако если уж приходила настоящая беда, то от нее не было спасения. А бедой для гостиницы «Московская» были самоубийцы. Более того, они были просто какой-то напастью. Каждый год, каждый сезон в «Московской» кто-нибудь кончал с собой. И что с этим делать, администрация не могла придумать. От беды не было спасения — портье не мог выпроводить за дверь каждого потенциального самоубийцу, ибо все постояльцы были потенциальными самоубийцами. В самом деле, самоубийца мог явиться в отель с семью чемоданами, загорелый, похожий ни киноактера, смеясь, взять ключ у портье, но как только чемоданы были сложены в номере и горничная уходила, он вытаскивал из кармана пальто заряженный пистолет, заранее снятый с предохранителя, и пускал себе пулю в лоб. Или это могла быть женщина, она являлась, сверкая золотыми украшениями и волосами, скалила безупречные зубы в похотливой улыбке, слонялась по холлу, словно желая немедленно удовлетворить свои плотские желания, потом заказывала завтрак в номер на половину одиннадцатого, вешала на двери записку «Просьба не беспокоить», а потом глотала капсулу с ядом… Случалось и так.