Кроманьонец - Валерий Красников

– Скажу… – пробурчал Той и, прихватив свёрток, направился к земледельцам.

Я не рассчитывал, что меняться он пойдёт сегодня, но останавливать его не стал. Смотрел на широкую спину вожака, холмы, окутанные дымом – то земледельцы разводили на своём поле костры, скучное, хмурое небо, и оттого, что вернулся, переживал радость и одновременно почему-то тяжесть на сердце…

Вечер гнал по небу чёрные как ночь тучи и подметал потемневшую от влаги равнину, спотыкался о холмы и свистел, скатываясь в балку. Косой дождь хлестал струями раскисшую землю, взъерошенный ивняк и бурлящую жёлтую воду разлившейся паводком реки. Мой вечер проходил в одиночестве, раздумьях и дремоте под убаюкивающую дробь дождя. И не беда, что вода течёт через бесчисленные дыры в крыше, а ветер дует через прохудившиеся стены – словом, обе эти стихии бесцеремонно встречаются у меня на спине. Я не в обиде на соплеменников. Нет, конечно… В моём жилище почти год никто не жил, а то, что никто не предложил мне разделить с ним место под своей крышей, так это от привычки: шаман спит сам.

Воспользовавшись старыми запылёнными шкурами, я соорудил ближе к очагу нечто вроде навеса, чтобы хоть как-то защититься от сырости. Значительно больше забот мне доставлял холод. Сквозняк не даёт нагреться воздуху. Я вспомнил, что Тою удалось договориться с земледельцами об обмене зерна на мои изделия, и новости от мастеров, будто свалили они дерево, из ствола которого сделают большую лодку. Так Лют мне сказал. Заснул и даже успел увидеть во сне, как иду под дождём по лесу. Что-то загремело над головой, и я, вздрогнув, проснулся и некоторое время бессмысленно смотрел широко открытыми глазами на тёмные гнилые шкуры у меня над головой. Снаружи по-прежнему слышался мерный шум дождя, а ветер в щелях то свистел, то утихал, будто делал вдох и выдох.

Глаза мои закрылись и через какое-то время открылись уже от страха. Я почувствовал чьё-то присутствие, и будто что-то холодное прикоснулось к моей щеке. Сердце вздрогнуло от испуга, но хорошо, что Лило ничего не заметила. Её носик слегка покраснел, глаз под мокрыми ресницами вообще не было видно. Если раньше она и привлекала моё внимание, то вовсе не какой-то там красотой, а сейчас в этом лице было что-то страдальческое и по-детски беспомощное: и хотя Лило повзрослела, стала матерью, она почему-то напомнила мне маленькую девочку, плачущую оттого, что осталась одна, напуганную зыбкими тенями и непонятным шумом. Я обнял её за плечи. Она повалила меня на пол и устроилась под боком, положив голову на мою грудь.

Всё так же льёт дождь, над раскисшей землёй воет ветер. Лило успокоилась, греет мой бок. Я снова засыпаю и тут же снова проснулся, едва почувствовал касание её тонких пальцев там, где никак не ожидал…

Глава 27

Эта осина простояла годы и годы, пока в неё не ударила молния. Совпадение, случайность или так всегда случается, когда дерево загорается от разряда в тысячи вольт, я не знаю и сейчас, но та осина выгорела вдоль средины двадцатиметрового ствола. А в метре от земли огню почти удалось пережечь её полностью, поэтому Люту и его компаньонам было нетрудно свалить дерево на землю. Если бы не молния, то, как взяться за рубку и пиление того ствола, я представить не смог бы. Наверное, чтобы свалить такую осину, им пришлось бы работать месяц или два…

Лют сделал топором отметину, разделившую дерево на две заготовки, и неспешно стал спиливать и рубить ветки, очищая ствол, а мужчины-Лоси рубили древесину по его разметке. Они работали месяц, но в итоге племя получило две лодки. В той, что побольше, позже поплыли двенадцать человек. Она рядом с другими долблёнками действительно казалась огромной. Лют, будто сомневаясь, что такую громадину заставит двигаться один человек, сделал к ней десяток вёсел. Когда поплыли всем племенем, в ту лодку сели все Лоси и из наших – рыбачки с детьми. Поначалу они гребли не дружно и плелись последними, но, когда приноровились, вырвались первыми. Шли ходко и часто останавливались, чтобы подождать нас. Ждали со смехом и шутками.

В ту ночь, когда Лило пришла ко мне вся в слезах, я не смог ей отказать. Но уже с утра раскаивался в этом. Пошёл посмотреть на осину, что свалили «корабелы», Лило увязалась за мной. И так до отъезда: куда я – туда и она.

– Лило, когда родился твой ребёнок? – спросил я, чтобы она вспомнила о том, что стала матерью и, может, вернулась бы к младенцу.

Она всё поняла. Загрустила, конечно.

– Тиба кормит. У неё тоже появился ребёнок. У меня молока мало, – объяснила она.

Тогда я переживал ещё и о Тошо. Не знал, как парень отнесётся к тому, что Лило покинула его. Оказалось, он сам не промах: запал на мою Тиби. Ай да «бабушка»! По местным меркам она, конечно, была очень взрослой женщиной, но всё так же красива и сексуальна по меркам будущего. И Лило проливала слёзы как раз по этой причине, как выяснилось.

Люди-земледельцы в посёлок Рыб не ходили. Той и Лим носили им иногда мясо, когда удавалось подстрелить в лесу крупного зверя. Как-то утром, встретившись с Тиба у племенного костра, расспросил:

– Рыбы много?

– Много…

– Людям носишь?

– Сами ловят…

Часто сидел на своём любимом месте, откуда и посёлок Рыб, и домики Людей видны как на ладони, наблюдал. Действительно, с утра многие из них уходили к полю и ковыряли своими мотыгами (теперь и моими) целину, жгли на земле костры, а кое-кто, будто не замечая, что вода ледяная, лез в реку и ставил сеть.

Тогда я и подумал, что раз Тиба умеет плести сети, то, вероятно, сможет и связать что-нибудь из тех шерстяных ниток, что мы напряли зимой с Утаре. Сходил на склад, то хранилище, где когда-то застукал Лило и Тошо, занимающихся любовью, нашёл там обрывки верёвки и длинный её моток. Дождавшись вечера, подсел к Тиба-Траве и, как мог, объяснил, чего от неё хочу. Женщина задумалась, верёвки забрала, а через два дня принесла что-то вроде циновки размером около квадратного метра. Своё изделие она принесла вечером, когда народ общался у племенного костра и женщины варили рыбу. Нея, пришлая из племени Лося, весь вечер ту циновку из рук не выпускала, а через неделю пришла к костру в длинном пончо, свитом из верёвок. Надела она его через голову, а на поясе перевязала кожаным ремешком, на котором по обычаю их рода-племени висели глиняные фигурки людей и животных – тотемы.

Новая одежда понравилась всем. Весеннее солнышко днём уже сильно пригревало, и тело под шкурами потело и чесалось. Поутру почти все соплеменники отправились к зарослям ивы рубить ветки. Я уже успел позабыть, с каким трудом в племени делалась верёвка. Мы с Утаре стали использовать для этой цели стебли крапивы. Я даже вспомнил сказку Андерсена «Дикие лебеди», в которой Элиза плела для братьев, превращённых колдуньей в лебедей, рубашки именно из крапивы. Собрали мы ворох той травы, оборвали веточки с листиками, оставили только стебли. Их на камне деревянным валиком раскатали, и волокна стали легко отделяться друг от друга. Усилий и времени на получение сырья, чтобы свить верёвку, затратили немного, если сравнивать с необходимостью потратить неделю на вымачивание ивовых прутьев, а потом тяжёлой и нудной работой по размочаливанию их на камнях. Чем соплеменники и занимались, пока корабелы возились с лодками. Уж очень всем хотелось получить лёгкую и удобную одежду. Жаль, что крапива в балке ещё не выросла. Показал бы им тогда, как можно проще сделать верёвку…