Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

— Почувствовал, можешь не сомневаться, не чурбан же я совсем Но это чушь. По целым двум причинам. Во-первых, она не могла меня выследить на кладбище хотя бы потому, что я до последнего момента не был уверен, что поеду. Постой-постой, я знаю, что ты сейчас скажешь — я уже об этом думал.

Да, в принципе, можно было мой маршрут выследить или вычислить, но тогда мы должны признать что имеем дело с организованной и очень хорошо спланированной акцией, а в этом случае, уверяю тебя, ты бы сейчас уже лишен был возможности беседовать со мной, разве что во время спиритического сеанса. Это понятно, да? Кроме того прочего, я это чувствую, ощущаю, это подсказывает моя интуиция — называй это как хочешь, но я уверен — за ней никто не стоит. Он одна Это первое И второе. Все то время, пока я лежал в больнице, после того, разумеется, как пришел в себя, я размышлял Можешь поверить мне на слово, за всю свою жизнь я столько не вспоминал, не сопоставлял и не анализировал. Да, я занимаюсь бизнесом и довольно крупным, да у нас в России это сегодня почти обязательно сопряжено с определенным риском. Тот же бизнес, которым занимаюсь я считается небезопасным и во всем мире. Это так. Но поверь мне, я очень сейчас откровенен с тобой, я не нашел ни одной зацепки, в силу которой меня бы могли преследовать да еще таким изощренным образом Кроме того, не буду скрывать от тебя, эту версию проверяли и профессионалы, причем сразу из нескольких ведомств. Каких — тебе лучше не знать. Мне так будет спокойнее За тебя спокойнее Они пришли к тому же выводу. Что же остается у нас в сухом остатке?

— Прошлое.

— Старик, быть может, это прозвучит нескромно, но мое прошлое безупречно Это не потому, что я такой хороший, это потому, что у нас была такая система и я в этой системе занимал такое место, где пятна и даже пятнышки на биографии были более неуместны чем на лацкане парадного костюма — Прошлое — это ведь не обязательно твоя биография — Вот ты о чем. Что ж, здесь, как говорится возможны варианты и, знаешь, был даже некий намек, но это уже что-то из области нематериалистической…

— А ты никак не можешь расстаться с вашим, — как это? — диалектическим материализмом?

— Честно? Не могу. Антон Павлович Чехов признался в старости, что ему всю жизнь приходилось по капле выдавливать из себя раба Так вот всем нам, кто в отличии от тебя имел несчастие или честь ( я, знаешь, для себя это еще не решил), родится и расти в России, вернее в Союзе Советских Социалистических республик, приходится по капле давить из себя « совок»

Известен тебе этот термин?

— Известен — Так вот, обязательной и едва ли не главной его составляющей является советский образ мышления, ( я знаю, что правильно мышления. Но так говорил наш последний Генсек, и это я — в память о нем) и основан этот образ мышления на дремучем махровом материализме И давим мы его из себя по капле, давим, а вот выдавим ли до конца — это еще вопрос, и вопрос, я тебе скажу, не праздный Это, можно сказать, вопрос будущего России, извини за пафос — забрало за живое — Но как же вы теперь храмы восстанавливаете и все ваши власти предержащие, что не праздник — в церкви, лбы крестят и со свечами стоят Правда бабуленька от нечего делать за ними наблюдает внимательно и сильно забавляется тем, что все те сановные господа свечку держат в правой руке — "

Микаэль", — говорит она, — " какой же рукой они станут лоб крестить, если вдруг соберутся осенить себя крестным знамением? " Но это — к слову Однако ж, храмы восстанавливают повсеместно?

— Потому — директива, ну хорошо, не директива — а мода из центра теперь такая, а по-старому это все равно, что директива А, не приведи Боже, случится другая директива, обратная — так снова бульдозеры пригонят, можешь не сомневаться. Нет, дорогой мой князь, мне кажется, что массовость в этом вопросе не уместна Здесь с каждым отдельно взятым человеком должно что-то такое случиться…

— Вот и случается, — тихо и задумчиво, как бы даже — про себя, отозвался Куракин.

Они сговорились лететь в Россию завтра, первым же рейсом и, расставаясь всего на несколько часов, почувствовали оба вдруг тревогу и некоторую даже тоску, словно расставались надолго. И еще почувствовали они, что минувший день, включивший в себя и посещение кладбища, и разговор со старой дамой и только что состоявшуюся беседу сильно сблизил их душевно, но будучи, как люди современные и светские, не очень расположены к прямому и открытому выражению своих чувств, постеснялись произнести это вслух. Лишь, прощаясь, крепко и со значением пожали друг другу руки.

Ночью Полякову приснился дед. Собственно, ночью ему показалось, что это был вовсе не сон. Он почувствовал вдруг в своей спальне постороннее присутствие и, открыв глаза, различил сначала слабый знакомый запах, но сразу его не вспомнил, однако понял — это был запах откуда-то из прошлого, даже из детства и совершенно очевидно, что ничто в апартаментах отеля «Де Крийон» так пахнуть не могло. Однако запах был ему приятен и воскрешал в памяти что-то светлое, вернее ожидание светлого Чего же? Праздника! Ну конечно, праздника и праздничной одежды, которую загодя вынимали из гардероба и вывешивали проветривать на плечиках, отчего комната наполнялась именно этим запахом. Он вспомнил — это был запах нафталина Так пахло в огромном гардеробе, который стоял в бабушкиной спальне и в котором хранились все мундиры деда и его шинели — парадные и каждодневные, на работу дед ходил в штатском платье. Там же висели и парадные костюмы. Потому сразу, как узнал запах, он вспомнил о деде и тут увидел его. Вернее просто различил его силуэт. Дед сидел в кресле у окна, в излюбленной своей позе, закинув ногу за ногу и скрестив на груди руки. Одной ногой он при этом постоянно покачивал, и в детстве, когда настроение у дела было особенно хорошим, ему доводилось покачаться на этой ноге, изображая наездника. Такое однако случалось нечасто, доступ к телу деда у него, как и всех в доме был строго ограничен.

— Бабушка наша человек добрый, но чересчур чувствительный, — сказал дед свои низким и густым голосом, что было всегда удивительно при его малом росте и щуплой фигуре, — ее уважать нужно, и любить, но слушать не надо Она иногда говорит глупости. Я ее прощаю.

— Ты про что, дедушка? — спросил Поляков, сразу же как в детстве, оробев в присутствии деда и от того — тихо, почти шепотом Дед, впрочем, тоже говорил негромко, как бы делая поправку на ночное время суток.

— Про те глупости, которые она тебе наговорила Я все знаю, мне врать нельзя Или ты забыл?

— Я не вру, но правда не помню — Так вспомни. А не вспомнишь — тебе же хуже. Понял ты меня?

— Понял, дедушка — Так помни. И смотри, семью нашу не позорь — с кем дружбу водишь? С офицерьем недобитым? Да за такую дружбу, раньше, знаешь, как я бы с тобой поговорил?

Поляков мочал. Возражать деду в семье было не принято Он молчал так, словно и впрямь был виноват Он не сразу вспомнил, о каких бабушкиных глупостях говорит дед, что же касается предосудительной с точки зрения деда дружбы — здесь все понятно стало ему моментально.

— Молчишь? Молчи! Сказать тебе в свое оправдание все равно нечего. Так вот — глупости бросить! Наплевать и забыть! Ишь ты, барышня кисейная, разнюнился! Не боись, рева-корова, никто до тебя не дотянется, пока дед твой в силе. Понял? А не то…