Мой брат, мой враг - Иван Козлов

Марина, сидевшая рядом с Бильбао, прошептала:

— Удивительный экземпляр. Его бы за деньги в цирке показывать. Но в телохранители не пойдет, извини. Тут все-таки светская среда, а он… Только не обижайся, Бильбао.

В это время Лукаш совал газету со статьей о деревенском гладиаторе мужчине лет тридцати, с бледным, даже зеленого оттенка лицом.

— Кто это? — спросил Бильбао.

— Да так, один из представителей шоу-бизнеса. Сейчас их расплодилось больше, чем артистов…

Грязная и осклизлая, отлетела зима, незаметно, как отлетает от подошвы башмака засохшая глина. Весна пришла такой ранней жарой, что молодые, светлые еще листья клена, растущего под окном, висели к вечеру на дереве стираными простынями.

Бильбао не ушел бы еще с балкона, но раздался, который уже за вечер, телефонный звонок. Бильбао совсем недавно сменил номер, и об этом знали только те, кому надо было знать.

— Я слушаю!

Звонил Коган:

— Если я тебя прямо сейчас приглашу в гости, что на это ответишь?

— Спасибо за приглашение, Яков Яковлевич, но я не смогу.

— Причину, конечно, как всегда, назовешь уважительную?

— Если вам надо услышать причину…

— Не надо, — сухо сказал он. — Но надеюсь, что откроешь мне дверь, если я загляну к тебе минут через пятнадцать? Я за рулем, так что никакого спиртного. Если есть, завари кофе.

Коган был у него в гостях всего раз, когда Бильбао только купил эту квартиру — в старом доме, с высокими «сталинскими» потолками. Тогда в комнатах были видны еще следы ремонта, и тем не менее Яков Яковлевич не поскупился на похвалу: «То, что надо! Гнездо орла на скале». У него часто вырывались неожиданные сравнения.

Как всегда пунктуальный, он позвонил в дверь ровно через четверть часа. Вошел в прихожую, потянул носом воздух:

— Чую, кофе уже заварен. Веди сразу к столу. В зале он остановился у полки, заставленной книгами. Взял одну из них, раскрыл:

— «Популярный учебник французского языка. Издательство «Друг». Твое издательство. Молодец. Я ведь помог его тебе открыть так, для отвода глаз, а ты, смотрю, развернулся там. Учебные пособия, справочники… Доходное дело?

— Корабли строить прибыльней, но и книги издавать не в убыток.

— Да, если голова варит… — Коган сел за журнальный столик, продолжил, размешивая кофе:

— А у тебя она варит, Сережа. Ты все хватаешь на лету, в любом деле сразу видишь суть. Капитал, знаю, с умом вкладываешь, золотые цацки на шею не покупаешь, как другие. Опять же, не испортился, старых друзей не забываешь, — это тоже знаю. Вот только…

Он отхлебнул кофе, чему-то кивнул, — то ли напиток понравился, то ли решился на что-то. Но продолжить мысль не спешил, сидя в кресле, оглядел комнату:

— Все хорошо, но холодновато. Не в плане температуры. Женского тепла квартире не хватает, понимаешь?

— Я прохладу люблю, — сказал Бильбао, однако Коган не оценил шутки. Сделал вид, что вообще не услышал эту реплику.

— Ладно, Сергей, будем говорить откровенно. Знаешь, почему именно тебя я пригласил в Москву?

— Да. Вам нужен был человек, который не предаст, не продаст, поможет в бизнесе, если надо, защитит. Свой, но не связанный родством.

Коган чуть поморщился:

— Я же говорю, суть видишь. Но в этот раз — не всю. Тебя десятки раз моя жена в гости приглашала — почему ни разу не пришел? Я, конечно, понимаю, что ты умный, что догадываешься — не только на чай тебя зовем. Потому, собственно, сегодня и приехал. Чем тебе Инна не подходит, Сергей? Может, конечно, она не писаная красавица, но ведь и не Баба-яга. И потом, есть другие аргументы. Она у нас одна, следовательно, ей — всё. А всего немало, просто поверь этому.

— Я и сам не беден, Яков Яковлевич, — сказал Бильбао.

Тот поднял указательный палец:

— Не будем уточнять, благодаря кому?

— Так вы меня что же, еще тогда покупали?

— Не покупал. Просто имел виды, как говорят. И с нар вытаскивал, потому что дочь ночами по тебе плакала. Можешь поверить? Ночами! Она вообще тебя боготворит после того, как ты ее спас…

— Двумя, — хмыкнул Бильбао. — Я две ночи там провел.

— Провел бы год — год бы плакала. И сейчас вечерами у телефона сидит, все надеется… В театр билеты доставала, приглашала тебя… Но ты вечно занятой. Почему избегаешь встреч с Инной?

Бильбао нахмурился:

— Это мне решать, с кем встречаться. Извините, конечно, Яков Яковлевич, но у нас странный разговор получается. Вы вроде как товар не просто продаете, а навязываете.

Рука Когана дрогнула, он отставил в сторону чашку:

— Круто берешь. Ну да ладно. Раз в таком плане разговор пошел, то откровенней буду. Вы бы с Инной могли в любое время уехать жить за границу, у нас в Израиле есть родственники и друзья, которые бы и приняли вас, и обустроили. Ты, конечно, плевать на наше еврейское происхождение хотел, но знаешь, зачем я тебе это все же говорю? Затем, чтоб ты понял: на таких условиях кандидаты на руку моей дочери выстроились бы в очередь, и в этой очереди я бы отыскал человека, во всяком случае, не хуже тебя. Веришь?

— Я себя никогда не переоцениваю, Яков Яковлевич.

— Но это я бы отыскал. А Инна… — Голос Когана стал глуше, слова начали даваться с трудом. — Ты многого не знаешь. Она бредит тобой. Это уже сродни болезни, и как бы в самом деле у девочки не произошел нервный срыв. Она у нас неплохо рисует, у нее в комнате всегда лежат обычные такие школьные альбомы с карандашными набросками… И знаешь, там ты на каждом листе. На каждом!

— Яков Яковлевич, — сказал, уже мягче, Бильбао. — Из данного положения есть хороший выход. Я с ней пару раз встречусь, и она быстренько перестанет бредить. Конечно, сделаю так, чтоб это не было для вашей дочери потрясением…

— Лично я как ее отец желал бы другого… Но буду признателен тебе и за это, Сергей.

— Инна, — сказал ей по телефону Бильбао. — Как ты смотришь на то, чтобы сходить на концерт?

— В филармонию? — спросила та.

— Не совсем.

— Господи, о чем я, не все ли равно… Конечно, пойду!

На этот раз Марина выступала в Доме культуры, на окраине города. Зал был набит битком, подвыпившая молодежь танцевала под песни в проходах между рядами, сама певица тоже часто соскакивала со сцены, не расставаясь с микрофоном, и это встречалось восторженным визгом и топотом.

Марина несколько раз бросала взгляды на Инну, любопытные, по-женски оценивающие, но Инна не замечала этого. Она вообще, кажется, ничего и никого не замечала. И даже когда, уже после концерта, за столом, Сереброва называла Бильбао родненьким и, сидя с ним по другую сторону от Инны, то и дело терлась щекой о его плечо, Инна восприняла это совершенно спокойно, — ведь никто же не думает ревновать к идолу всех других, кто так же поклоняется ему.