Краткая история смерти - Кевин Брокмейер

Солнце было больше, чем в тот час, когда она тронулась в путь, — ужасная белая сфера, занимавшая полнеба. Оно светило так ярко, что слышалось шипение. Солнце издавало звук жарящегося на сковородке яйца, которое вот-вот начнет запекаться хрустящей корочкой по краям, — поскольку Лори проголодалась, она переложила яичницу на тарелку и съела при помощи ножа и вилки, но солнце осталось на месте, и она не прекращала идти.

Шарики держались в двадцати-тридцати метрах впереди, сотня подпрыгивающих мячиков, таких маленьких на фоне замкнутой солнечной дуги. Их тени как будто впивались в воздух на грани исчезновения.

Как далеко нужно зайти, чтобы солнце стало таким огромным.

Она так близко к горизонту.

Почти весь лед уже растаял, и вскоре Лори прыгала с одной льдины на другую, оставаясь на месте, лишь пока опора не начинала колыхаться. Потом лед вообще исчез, и она пошла прямо по поверхности воды. Растения с длинными зелеными ветвями описывали у нее под ногами восьмерки, маленькие рыбки бросались прочь в искаженном свете.

Наконец она нашла нужный ритм. Лори казалось, что она может идти вечно.

Вскоре слепому стало ясно, что город меняется. Птиц было гораздо больше, чем раньше, а иногда пространство вокруг него как будто покрывалось рябью или каким-то образом сдвигалось, и ему казалось, что он слышит многоголосый зов с какого-нибудь одного места — огромное количество голосов, сплавленных в стволе дерева или балконных перилах. Хотя феномен продолжался не более нескольких секунд, голоса тем не менее слышались отчетливо. Птицы издавали резкие, многогранные звуки — внезапный короткий свист, который протыкал воздух, как шип кустарника.

Слепой и раньше слышал этот звук, самый грустный в мире, — крик существа, которое считает себя свободным, но раз за разом натыкается на стены своего узилища.

Птицы были первым признаком того, что город меняется (и уж точно первым, который заметил слепой), но, разумеется, не единственным. Снег растаял, дождь прекратился. Налетел ветер, затем сменил направление и наконец вообще перестал. Однажды, когда слепой случайно столкнул камушек в решетку канализации, он так и не услышал звук падения.

Тогда он понял, что городская топография меняется, но не знал как и почему, пока с окраин района монумента не вернулись первые несколько человек. Начали распространяться новости. Остальная часть города, тот кусок, который лежал за парком и рекой, более не существовал, он исчез вместе со снегом.

Слепой услышал об этом от парня, которого встретил в центре торговой площади.

— Я решил проехаться, ну знаешь, хорошенько разогнаться и проверить, какую скорость можно набрать… — его голос исходил как будто снизу. Он крутил педали велосипеда и резко дергал их вперед, заставляя цепь натягиваться на шестеренке. — Так вот, я добрался до шестиполоски на том конце Парк-стрит, а потом пришлось вернуться. Дороги там больше нет. Ни тротуаров, ни домов. То есть не то чтобы развалины или чистое поле… просто вообще ничего нет.

— Ну и почему ты не поехал дальше? — спросил кто-то. — Чтобы посмотреть… ну, что там на другой стороне.

— Именно это я и говорю — нет никакой другой стороны. Я крутил педали, но как будто ехал внутри шара. Чувствуешь, что двигаешься, но при этом вперед не едешь.

В толпе слушателей завязывались разговоры. Потом на площадь пришли еще люди, толпа сгустилась, и велосипедист повторил свой рассказ. Слепой уже услышал достаточно и ушел.

Ближе к вечеру похожую историю услышали от человека, который пытался покинуть район по подвесному мосту, а потом, через несколько часов, — от женщины, которая хотела пройти тем же маршрутом, что и велосипедист. Она сказала, что шоссе теперь тоже нет и что город заканчивается серой полоской бетона в том месте, где прежде стоял предупреждающий знак.

— Вот все, что я нашла, — сказала она и что-то выронила меж пальцев — несколько окурков и, судя по звуку, кусочки оконного стекла.

К вечеру полдесятка человек проделали такое же путешествие — к границе района и обратно. Начались настоящие паломничества.

Сам слепой отправился туда на следующее же утро. Он пошел по Таганьика-стрит. Тротуар был достаточно сух, и твердые подошвы постукивали на ходу. Слепой не так уж внимательно прислушивался к разговорам окружающих и звукам несущегося транспорта. Он слышал, как звук шагов отрывается от земли, эхом отдается от стен и заборов. Более ни в каком поводыре он не нуждался.

Дойдя до границы города, он немедленно понял это. Позади какие-то ребята слушали музыку и подпевали, издавая восторженные возгласы. Фургончик продавца булочек портил воздух; пахло и травой, тысячами стебельков, растираемых многочисленными подошвами. А впереди было полнейшее отсутствие звуков и запахов. Как будто перед ним поднялась стена — но стена без единой физической характеристики. Слепой попытался к ней прикоснуться и не ощутил никакого сопротивления. Оказалось, что он притрагивается к собственной груди, на фут левее того места, куда потянулся изначально.

То же самое случилось, когда он предпринял вторую попытку, а потом третью. Стена была неощутима, но непреодолима. Неудивительно, что птицы носятся такими стаями в воздухе, подумал слепой. Им больше некуда деваться.

Он вернулся той же дорогой, что и пришел, хотя на сей раз двигался гораздо быстрее, потому что знал все препятствия и гораздо увереннее переставлял ноги. Вскоре он уже оказался в своем квартале. Слепой миновал свисающие щупальца ивы, стоявшей перед заброшенной библиотекой, потом почтовый ящик и наконец, перейдя улицу, прошел под высоким прямоугольным навесом кинотеатра. Здесь показывали только старые немые фильмы, классику, и кассир неизменно отказывался продать ему билет, хотя слепой тысячу раз объяснял, что наслаждается не самим фильмом, а прохладой, тихим потрескиванием ленты на бобинах, потрясающим ощущением простора над головой — его было достаточно, чтобы уместилось целое небо с облаками, потоками ветра и собственными погодными системами. А может быть, объяснения тысячу раз не достигли цели, или он объяснял только мысленно, или разговаривал не с кассиром, а с кем-то другим. Вот одна из проблем старости — из головы вылетало множество вещей, которые, казалось бы, он не должен был забывать.

И наоборот, некоторые вещи он помнил против собственной воли.

Например, девочку, которая прыгала через скакалку во дворе на противоположной стороне улицы, напевая испорченную версию стишка, который был популярен в пору его детства: «Гамбургер, котле-та, а еще картош-ка, кока-кола и коктейль, и пирога немнож-ко!»

Слепой поморщился, когда скакалка хлестнула по земле, невольно сжался, не сразу поняв почему. Поначалу он подумал: возможно, из-за того, что песок хлестал его, когда он пересекал пустыню, и шипел как змея — а змея похожа на скакалку, живую скакалку, она струится меж пальцев, как нейлон, и с легким шелестом касается травы. Скакалка, в свою очередь, похожа на плеть, и совершенно естественно для человека вздрогнуть от свиста плети, даже если его никогда не били. Слепого однажды били, хотя и не плетью, — очень давно, с тех пор он стал намного старше, и не верилось, что это хоть как-то связано с нынешней реакцией.